«Прощение — это не всегда просто. Иногда, простить кого-то, кто нанес раны, намного больнее самих ран. И все же, без прощения нет мира и покоя».
Не потрать я столько времени, занимаясь тем, что делало меня несчастной, я бы никогда не поняла, как ценить то, что делает меня счастливой.
День 8. Я прощаю свои слабости и неудачи
Господь меня не осуждает. И я тоже не должна.
«Господь не осуждает меня Своими Мыслями обо мне. Почему же я должна отказаться от Его Мыслей и выбрать вместо них осуждающие меня? Своим собственным выбором мыслей я создаю свою реальность, свое восприятие всего происходящего. Я выбираю то, что вижу» (из рабочей тетради «Курса чудес», урок 228).
В августе 1993 года о нем сообщалось в газете «Нью-Йорк Дейли Ньюс». Посмотрев фильм от HBO под названием «На мели», 15-летний подросток решил повторить сюжет картины в реальной жизни. Он отправился в Гринвич-Виллидж в Нью-Йорке и вернулся домой с беспокойным сердцем. Он не смог нажать на курок. План Б: он решил выстрелить в окно, выходящее на баскетбольную площадку, где в тот день было много игроков. Моя мама только вернулась домой после завершения девятидневной молитвы на розарии для соседки, которая потеряла свою мать. Моя мама как раз готовила себе ужин, когда он спустил курок.
Впервые я увидела его в зале суда судьи Джуди. Она была судьей до того, как стать звездой телевидения. В классическом стиле судьи Джуди она спросила: «Итак, что вы можете сказать в свое оправдание, молодой человек?» Он стоял неподвижно, уставившись перед собой, как будто смотрел телевизор. Ему нечего было сказать. По словам адвоката защиты, его мать имела серьезную алкогольную зависимость и не находилась в зале суда. А моя мама была мертва. И все же по каким-то причинам я сидела в зале суда и чувствовала печаль и грусть за ребенка, который совершил бессмысленное убийство моей матери. Она была основой моего фундамента. Я ненавидела его за то, что он сделал, — тупой ребенок!
Из-за смерти матери я стала сиротой в 37 лет. Я росла на жестоких улицах Нью-Йорка, в испанском Гарлеме. Уличные законы там были следующие, например: «Не смей материться перед моей матерью!», или «Тебе лучше заткнуться, только попробуй сказать что-нибудь о моей матери!», или «Только попробуй дотронуться до моей матери, я убью тебя!» Конечно, я могла сказать такое, когда надо было ответить людям моего возраста, но ребенок? Что я должна была ему сказать? Как я могла отомстить за ее смерть?
Моя семья, мои друзья, соседи, знавшие мою маму и называвшие ее «вечно молящейся парикмахершей», были возмущены, они все выжидали, смотрели на меня, задаваясь, впрочем, как и я сама, одним и тем же вопросом: что же я буду делать? В городе проходили марши и протесты, требовавшие его осуждения. Местные политики, с которыми до этого работала моя мать, использовали ее смерть как плацдарм для развития своей карьеры. У меня была возможность добиться правосудия за бессмысленное убийство для забытого общества. Но я не могла спать по ночам. Мои глаза так опухли от постоянных рыданий, что я еле видела. Моя сестра то и дело испускала душераздирающие крики в попытке освободиться от своей боли, не обращая внимания на то, где мы были и что происходило вокруг. Это было невыносимо. Это трудно описать словами.
Никакой выбор не может быть плохим, любой выбор — это возможность открыться новому.