Прошедшие войны

Этот голос вывел Цанка из оцепенения, он вспомнил о побеге, он должен жить, он будет жить, ему нужны силы и храбрость. Арачаев, не говоря ни слова, решительно сделал шаг в направлении лежащего, однако пол оказался весь ледяным и бугристым, он поскользнулся, чуть не потерял равновесие, левой рукой поддерживая себя, ухватился за край нар. В то же время лежащий на нарах, увидев слишком резкие движения новичка, попытался встать, он уже находился в сидячем положении, когда Цанка правой рукой без разбору нанес удар кулаком. Потом удары были еще и еще: глухие, резкие, отчаянные. Когда противник обмяк, Цанка приподнял его (он удивился легкости этого тела) и кинул его на ледяной пол; что-то металлическое упало на металлический пол и зазвенело — это был огромный обоюдоострый нож. Цанка сел на середину нар.

— Лезьте сюда, — скомандовал он двум доходягам, — за что вас сюда посадили? — спросил он их.

Они молча сели возле Цанка, тесно прижались, сохраняя какое-то тепло, ничего не говорили. Арачаев и так понял, что эти полуживые люди просто не могли больше работать и их загнали в карцер, чтобы окончательно добить, и главное, чтобы другим был пример. Цанка дал им по одному сухарю, потом закурили.

— Еще бы кипяточку бы, — прошепелявил беззубым ртом один. Снова наступила тишина. Лежащий на полу зашевелился, простонал, перевернулся на спину, закинул вправо голову и так замер.

Примерно через сутки дверь со скрежетом раскрылась.

— Арачаев живой? — спросил хриплый бас. — На выход.

Замерзшие кости не разгибались. Цанка с трудом растолкал соседей, встал. Сидящий справа даже не шелохнулся, от него веяло холодом.

Арачаева, как самого здорового работника, сразу же назначили бригадиром, и он после скудного, но горячего завтрака повел свою бригаду на работу. Как бригадир Цанка не должен был приносить на территорию породу, однако он обязан был следить за работой и должен был обеспечить свой барак теплом, для этого в конце рабочего дня несколько человек, из числа самых здоровых, должны были нарубить хотя по одному кустарнику, который лежал, прижавшись к земле под снегом в глубоких ложбинах ущелья.

В первый день Цанка искал блатного главаря — Пузатого, но его не было на работе. Вечером после еды он нашел его лежащим возле печи. Рядом, прижавшись к нему, ютилась его сука. Арачаев долго с отвращением смотрел на это полуживое тело. Под палаточной накидкой некогда мощное тело даже не ощущалось; лицо приняло земляной цвет; веки глаз были сомкнуты и их покрывала какая-то зеленоватая слизь; губы опухли, гноились.

— Сифилис да плюс цинга, — сказал кто-то рядом.

Арачаев отошел в сторону.

— Этих двоих на улицу, — скомандовал он, затем пальцем поманил к себе одного из работяг, полукрестьянина-полуприблатненного, — ты будешь лежать здесь возле печи, а ты и ты отвечаете за тепло.

Так началась для Цанка изнурительная, монотонная жизнь, и хотя он физически не работал, он чувствовал, как силы покидают его. Чувство постоянного холода и голода преследовало его днем и ночью. К этому позже прибавилось еще одно несчастье: по ночам он просыпался и не мог заснуть. Это было самое мучительное состояние. Ночной сон — единственное спасение заключенного — покинул его. В его мозгу снова и снова разрабатывался план побега. Всякие дурные мысли приходили в голову, он не мог их отогнать, не мог забыться. Эта идея побега постоянно мучила и тяготила его.

В середине марте, когда мороз чуть-чуть спал, начались сильнейшие ветры. По ночам в бараке было холоднее, чем в лютый мороз. Ледяной ветер пронизывал все щели и свободно гулял по наполовину опустевшему помещению. Заключенные полностью обессилели. Кормить стали все хуже и хуже, люди болели, умирали. Утром заключенных с трудом выгоняли на работу, они весь день беспомощно возились, ковырялись в земле, но мерзлый грунт не поддавался, и тогда с мечтою о еде, сне, тепле они тащились в бараки. Из-за полупустых корзин в первую очередь доставалось бригадиру, он должен был обеспечить добычу золотоносной породы. Вместо этого заключенные приносили какую-то грязь, перемешанную с золой и снегом.

* * *

Бушман к тому времени переменил место работы. Он стал фельдшером. Практически вся санчасть подчинялась ему. У него оказались недюжинные способности в области медицины, по крайней мере они были выше, чем у начмеда Семичастного, и даже солдаты и вольнонаемные старались обращаться только к нему. Олега Леонидовича это обстоятельство мало тяготило. Он знал, что он вольнонаемный и он фактически хозяин положения, а лишняя работа его всегда тяготила. К тому же по баракам ходил слух о их нездоровых отношениях с Андреем Моисеевичем.