— Погоди, у меня еще что-то есть припасенное для тебя, — с этими словами физик снова полез под нары, долго возился, наконец достал скомканный промасленный комок, бережно развернул его и протянул белый кусок сахара, — честное слово — для тебя берег. Ешь.
— Спасибо.
Цанка бережно взял и положил на свою большую грубую ладонь неправильной формы остроугольный сладкий кусок. Затем взял ржавый нож и резким ударом раздробил сахар на две части. Большую часть положил перед Бушманом, свой кусок переложил в другую руку и несколько раз облизал остатки с ладони.
— Мне ничего не надо, Цанка, это я для тебя хоронил, — сказал мягко физик, перекладывая кусок обратно к Цанку.
— Мне и этого хватит. Спасибо, Андрей Моисеевич, — и Цанка решительно положил сахар на прежнее место.
После некоторой чисто ритуальной паузы Цанка сунул сахар в рот, хотел отломить кусочек. Заскрежетали зубы, ничего не получилось. Немного безуспешно помучавшись, Арачаев вынул изо рта сладкий кусочек и с удивлением обнаружил, что на месте прикуса остался ярко-красный цвет. Он хотел скрыть это и бросил весь кусок в рот.
— Цинга, — тихо сказал Бушман, качая головой.
Оба замолчали, каждый думал о своем. Наступила тишина, только дрова весело горели, играя огнями и шипя. Цанка чмокал губами, с удовольствием кувыркая во рту сладкий, быстро тающий кусочек, затем слегка подул на чай и со свистом всосал маленький глоток, блаженно закрыл глаза.
— Цанка, нам надо бежать, — нарушил молчание Бушман.
Арачаев, ничего не говоря, снова принялся за чай.
— Ты что, оглох? Бежать нам надо. Еще одной зимы мы с тобой здесь не переживем.
— В том году мы с тобой уже бежали. Разве не хватит?
— В том году так получилось. Разве я виноват? Мы здесь все подневольные, — скороговоркой, шепеляво оправдывался физик. — Меня никто не спрашивал — что я хочу и куда я хочу. Просто взяли и отправили куда хотели.
— Ну Вы ведь могли дать хотя бы какую-то весточку, чтобы я не дергался.
— Не мог. Не мог. В том-то и дело, что не мог.
После этих слов Бушман вскочил, стал ходить взад-вперед по маленькой конуре, остановился возле печи, кинул в догорающий огонь несколько поленьев.
— А с дровами, я вижу, у Вас все хорошо, — сказал Цанка, чтобы как-то поддержать разговор.
— У меня "все хорошо", вот только жизнь хреновая. Жизнь законченного человека, — с последними словами Бушман повернулся лицом к столу и в толстых линзах физика отразился ярко-красный неравномерно вспыхивающий огонь. Арачаеву показалось, что на него смотрит череп мертвеца с горящими огненными глазами. Мурашки пробежали по его телу.
— Андрей Моисеевич, налейте, пожалуйста, еще чаю, если есть, — сказал боязливым голосом Цанка, протягивая к огненным глазам дрожащей рукой пустой стакан.
Бушман молча встал, завозился возле чайника, налил чаю себе и Арачаеву, снова сел напротив. Огни из глаз исчезли. Это был снова жалкий и хилый Бушман с большими очками на кривом худом носе.
— Давай выпьем немного, — уже весело сказал Бушман.
Как обычно полез под нары, достал небольшую медицинскую бутыль, с полок стащил две алюминиевые солдатские кружки, из грязной льняной ткани развернул кусок черного сухого хлеба, надломил его на несколько частей.
Разлили спирт, не разбавляя выпили. Долго не могли отдышаться. Бушман набрал в кружку воды из ведра, стоящего у дверей, жадно сделал несколько глотков, протянул Арачаеву. Через некоторое время снова брызнули понемногу спирта в кружки, снова также кряхтя и охая выпили. Потом стали молча курить, сев уже боком друг к другу и к столу, смотря, как по-юношески играет озорством и весельем в печи разгорающийся огонь.
— Между прочим, очень даже хорошо, что мы с тобой в прошлом году не бежали, — нарушил молчание Бушман, не поворачивая головы в сторону Цанка, — тот маршрут и тот план были для нас губительны. Мы бы все равно не смогли бы его осуществить, и наши кости где-нибудь сейчас лежали в вечной мерзлоте… Это была утопия. Моя ошибка.
— А теперь что, другой у Вас план?
— Да. Кардинально другой, и главное тщательно проработанный и продуманный.
— Ну и в чем он заключается? — спросил, смотря на профиль физика, Арачаев.
— Прежде чем его изложить, мне надо знать, согласен ты или нет. Готов ли ты со мной бежать и разделить все, что встретим.
— Вы мне не верите? — с выдавленной усмешкой спросил Арачаев.
Наступила короткая пауза.