До настоящего времени только одна наука об органических формах, только ботаника и зоология, стоят каким-то бельмом в стройном ряду других наук; только в них – что ни форма, то и ответ: не знаю. Только у них – что ни явление, то загадка; у них даже курица сама по себе, а петух сам по себе. Мир, громадные небесные тела, образуются, движутся, изменяются по определенным, величественным по своей простоте законам, доступным не только нашей мысли, но даже нашему вычислению, а всякий гриб, всякая водоросль, всякая блоха в своей истории являются случайностью, необъяснимостью. Очевидно, сказал бы историк, такое отношение науки к органическим телам не нормально, оно вызывается нашим недоразвитием. Но теперь, когда первоначальные науки, необходимые для выяснения явления органической жизни, окрепли, заручились несомненными законами, необходимо должен явиться в науке вопрос и о том, по какому естественному закону связаны друг с другом органические формы, в каком отношении стоят ныне живущие формы к ископаемым, исчезнувшим. Весьма естественно было бы и следующее ваше предсказание, как историка: так как на органические формы можно смотреть или как на появившиеся раздельно друг от друга на земле, или же как на естественно развившиеся одни из других; так как первое начало исключительно до сих пор господствовало в науке, и так как зоология и ботаника его эксплуатировали до дна, и дошли только до ревизской сказки организмов, именуемой систематикой, и в своих попытках выше табели о рангах в классификации не выработали, то естественные науки сделают поворот: они станут разрабатывать иную возможную точку зрения, посмотрим, не будут ли с ней счастливее. Такой поворот тем неизбежнее, что наука и прежде обращалась к этой точке зрения в трудах Ламарка и др. и предчувствовала в ней иной путь, но не могла вступить на него потому, что не было средств пропитания на пути, не было достаточного числа фактов, не было необходимых, подготовительных сведений. Такой неизбежной для науки и является теория Дарвина. Для вас, как для историка цивилизации и науки, она должна бы являться необходимостью, естественным шагом развития, периодом, который должна прожитьнаука, и необходимо переживет, и тем более впадет в крайности, чем более лиц будут вызывать реакцию статьями и отзывами о Дарвине подобно написанным вами.
Как от человека, знакомого не по слуху только с философией, странно слышать от вас боязнь дарвиновского учения и обезьяны, им опоэтизированной. Боязнь перед научным исследованием понятна в Папе и его детищах, которые боятся даже Библии для простонародия. Для них свалить вину на Дарвина, да на обезьяну, дело подходящее, потому что не самим же признаваться, что антикатолицизм выращивается ими, а не биологами. Да, при непогрешимости и всеведении, действительно должны казаться странной продерзостью и опасным вредом попытки искать объяснений причин явлений в науке, а не в силлабусе. Но ведь у нас, русских, слава Богу, нет тех причин пугаться так, как пугаются католические духовные, не пастыри, а полицеймейстеры. Мы сможем смотреть спокойно на исследование природы, если, хотя несколько, с философской точки зрения посмотрим на то, что делается у других. Во Франции история Дарвина не принялась; даже в академии наук он наслушался за свое сочинение таких эпитетов, каких вы, по мягкосердечию вашему, никогда ему не дадите: нигде у Дарвина нет стольких противников, как во Франции, но где же материализм и антирелигиозность в полном смысле слова так господствуют, как во Франции, в церквах которой вы видите только женщин и детей? Посмотрите теперь на Англию, где Дарвин печатает свое сочинение, и где в несколько дней раскупаются его сочинения: там ведь его учение никакого материалистического движения не произвело, за исключением пущенной газетами утки о том, что один человек бросился в Темзу с отчаяния, убедившись, что он происходит от обезьяны. Посмотрите на Германию:
там были и Штраусы, и Бюхнеры, и переводы Дарвина;
немцы читали и все оставались католиками, пока Папе не вздумалось провозгласить себя Богом. Припомните из недавнего прошлого: отпетые материалисты выходили ли из медиков и из естественников, или же из семинаристов (у нас), и адвокатов и философов, т. е. занимающихся утилитарными науками (за границей)? Не забудьте также того факта, что в духовных академиях на первых семестрах, при начале философского изучения, студенты заражаются временно критицизмом, материализмом, и что это скоро уступает другому настроению, глубоко религиозному, и тем более крепкому, чем оно сознательнее выработано после борьбы и размышлений.