Простая речь о мудреных вещах

Ввиду этих печальных обстоятельств, я отвлекся от своего любимого дела, рассуждая: заниматься отношениями Мстиславов и Ярополков любопытно, Сильвестры и Скопины – лица достойные, но нельзя же оставлять без внимания той истории, которая совершается воочию: долг гражданской совести требует, чтобы всякий, завидя издали пожар, бросал занятия и бежал скорее со своим ведром на место опасности. Вот в силу какого соображения принялся я за Дарвина, и постарался написать свое мнение, как можно проще, – да, впрочем, я и не умею писать иначе, – постарался представить молодежи, стоящей на распутии, как можно яснее, положение дела, сущность системы, или, лучше сказать, гипотезы, и доказать, что напрасно она выставляется невежами, как последнее, конечное слово науки, имеющее быть путеводной звездой для жизни. Руководствуясь здравым смыслом, я старался указать ее слабые стороны, как они мне представлялись, бесконечные и бесчисленные пробелы, наконец, ее следствия, выводимые математически, по правилам логики, кои оканчиваются прямо абсурдом, нелепостью. Чтобы из алмаза выродился когда-нибудь розан, или из утробы кита, дельфина вылетел соловей, из бабочки, змия выработалась обезьяна, и потом человек с совестью, любовью, фантазией, такое заключение нельзя назвать, кажется иначе, как абсурдом, нелепостью; точно так же как и предположение, чтобы из всякого рода животных одна часть, победоносная, служила всегда к усовершенствованию породы и продолжению, развитию творения, а другая оставалась навеки веков in statu quo, и не могла бы никак возвышаться, в противоположность родной, счастливой половины. Я старался представить, что взгляд Дарвинов на царство животных многообъемлющий, но заключение не выдерживает ни малейшей критики; что указания Дарвиновы могут подвинуть, и подвинуть, без сомнения, науку вперед, а заключение, как произвольное, ни на чем не основанное, и ни чем не подтвержденное, непременно отвергнется, как и отвергается многими достойными учеными; премудрость творения представится яснее вследствие начатых исследований по указаниям Дарвина, но основные вопросы человека восстанут еще настоятельнее. Наконец мне хотелось напомнить, что сам Дарвин преклоняется пред вопросом о возникновении жизни, и считает его для себя, для науки, неразрешимым; что вам Дарвин ссылается «на величайшие из когда-либо живших умов, которые утверждали бытие Божие», а это умалчивается нашими борзописцами.

Отдавая на суд ваш мою статью, я ждал от Вас замечаний и объяснений, так ли я понял то или другое мнение Дарвина, правильно ли я вывел то или другое заключение из его мыслей, не пропустил ли какого положения, противоречащего моим заключениям. В шутливых моих выражениях, обращенных к обществу, к толпе, а не к ученым, заключается, однако ж, смысл, имеющий право, смел я думать, на внимание, но Вы не опровергли ни одного моего замечания научным, так называемым, образом, а вооружились на меня только общими местами о науке, о философии, о религии, и абсурде, извлекаемый из гипотезы, назвали карикатурой, мной сочиненной, обвинили меня в доставлении толпе повода бросать грязью в науку!

Бросать грязью в религию, вы утверждаете, между прочим, не принесет вреда религии, а бросать грязью в науку, наоборот, мешает ее успехам. Позвольте остановиться на этих положениях: здесь есть двойное противоречие. Бросать грязью в религию не принесет, правда, вреда религии, в глазах людей образованных, благочестивых ученых, а на молодежь, склонную по своему возрасту к отрицаниям и сомнениям, а на грубую массу, склонную к порокам, неужели эта грязь, родственная с необузданностью, не произведет соблазнительного, пагубного действия?

Бросать грязью в науку постыдно, – кто может о том спорить, – но скромное замечание, хотя бы и в шутливой форме, о той или другой ошибке, о том или другом неправильном заключении, никак нельзя приравнивать к грязи, – и равнодушная толпа, не имеющая никакого отношения к науке, не получит в подобных замечаниях никакого нового для себя, лишнего побуждения к оскорблению науки, а если бы даже и получила по недоразумению, то науке самой от расположения такой отчаянной толпы вреда произойти не может.

А кто занимается наукой по любви, того не поколеблет никакая насмешка над тем или другим мнением.

* * *

Вы говорите, что время возьмет свое, истина всегда одержит верх. Это так, но надо ведь думать и о тех поколениях, которые будут страдать, пока истина одержит верх.

В ответе Вашем Вы, любезнейший мой рецензент, расширяете слишком с одной стороны права науки, а с другой стесняете их не в меру, не позволяя никому судить ни о чем, к ней относящемся, кроме посвященных жрецов, штатных чиновников в особенных мундирах. О частностях, подробностях, я согласен с Вами, не могут рассуждать профаны, но об общностях, о заключениях, о мнениях, о мнениях, запретить им слово – несправедливо.

Позвольте напомнить Вам эпиграмму Пушкина, которая как нельзя лучше, изображает наши взаимные с Вами отношения: