Простая речь о мудреных вещах

А человеческая личность Христа? Вот только эта личность остается неприкосновенною; она признается на суде вполне безупречною; единственная честь, которая оставляется Христу. Страшно все это! Страшно за истину Христову, страшно за человеческий разум, страшно за человечество! Правда, не произносится на Христа приговор смертный, но науки не произносят таких приговоров. Однако же отвержение всей основы, всей сущности, всей силы и значения того дела, в котором заключалась вся жизнь Иисуса Христа, для которого Он родился и вошел в мир, разве не может считаться равносильным осуждением Его Самого на лишение жизни? Если вы, братия мои, не имеете полных сведений об этом суде, то может быть вам любопытно узнать, где именно находится такое судилище? Это далеко, там, в высших сферах европейской, современной учености. Но оттуда и до нас доходят голоса и самые акты этого суда: разумею письменные противохристианские произведения этой учености, которых названий, равно имен писателей их, я здесь не хочу упоминать. Можно ли же быть уверенным, что и у нас такие произведения ученого суда не возбуждают излишнего к себе внимания, даже более или менее сочувствия? А что, если в стране православия окажутся и последователи этого суда, просвещенные распинатели Христа. Но особенно страшен приговор о Христе этого ученого суда тем, что наиболее сильно действуют на молодые умы; они увлекаются голосом науки, авторитетом учености, свободою мысли, и вслед за ученым судьями спешат сами поднимать голос против Христа. Это еще усиливает Его страдания, потому что в будущем времени, для которого молодое поколение возрастает, не обещает ничего лучшего…»

(19). «Мы пользуемся случаем, чтобы заявить о широком различии между скромным духом научного исследования и самоуверенным догматизмом так называемой позитивной науки. Наука воздерживается от слепого отрицания возможностей, превосходящих ее способы взыскания.

Жизнь не есть противоположность не живущей природе, но дальнейшее развитие ее. Знание не может переступить жизненной границы, потому что в настоящее время нет никаких средств проследить тайные перемены, происходящие за ее пределами. Есть мир, в который чувства человека еще не могут вступать (Dr. Maudsiy. Body aud Mind. P. 163).

(20). В одном из последних своих сочинений Nova Atlantis Бакон желал начертить идеал общественной и государственной жизни, управляемый такою конституцией, которая представляет осуществленное христианство в его чистом виде, без всякой примеси последующих наростов. По плану своему новая Антлантида похожа на утопию Томаса Моруса, а по форме изложения на город солнечный Кампанеллы.

(21). В. Гюго: «Нельзя сказать, что человек не занят, когда он углублен в размышления. Есть труд видимый и труд невидимый. Созерцать – это пахать, мыслить – это действовать. Взгляд на небо – есть дело. Фалес был четыре года без движения: он основал философию. Для нас затворники не суть праздные люди, и пустынники не суть тунеядцы».

(22). Аще бо творил бы еси добрая, елика веси, и прочая бы ти по ряду открылися, едино чрез другое уразумевши

. (Если бы ты делал добрые дела, которые знаешь, то прочие, неизвестные, открывались бы тебе; одно другим, чрез другое объяснится (Марко Подвижник, «О Добротолюбии»).

(23). Эта мысль всего лучше объясняется следующим замечанием из статьи, помещенной в «Гражданине» 1874 г., март № 11, с. 320: «Блаженный Августин, рассуждая о времени, говорит в одном месте: что такое время? – Знаю, если вы меня не спрашиваете, а когда спрашиваете, что такое время, мой ответ будет: не знаю. Наши ученые богословы, рассуждая о предметах веры, держатся иногда так будто противоположного правила. Если не противоречишь мне, признают в себе веру, которой объяснить не умею: верую и не знаю. А если захочешь спорить со мной, я все объясню тебе, и докажу тебе все и в целом, и в частностях». Принять на себя такую ответственность – во многих случаях опасно, так как объяснение необъяснимого, разложение цельного и неразлагаемого, поневоле должно состояться из натяжек и софизмов, которые смущают совесть в верующих, сомневающегося колеблют еще более, а неверующему дают оружие против веры. Недаром Апостол языков, обладавший ученостью своего века, убеждал церковь свою не вступать в словопрения о вере, так как это нимало не служит к пользе, а к расстройству слушающих».