Наконец, после беспокойной и, могу сказать, бессонной ночи, я на другой день утром отправляюсь в сенат, где действительно узнаю, что там приготовлено к слушанию дело по частной жалобе наследницы моего родного брата на неправильный будто бы раздел родового имения, совершенный нами при его жизни, с просьбою отобрать у меня все, чем владею. Как же я не знал о таком деле, которое, в случае успеха моей противницы, угрожало мне нищетою? Очень просто: дело шло частным, не апелляционным порядком. Первая просьба, поданная на меня в Д-й уездный суд поступила после законного срока, и была оставлена без уважения, а потому, как не требовавшая возражений по существу дела, и не была мне объявлена. Частная жалоба на это распоряжение суда подана в гражданскую палату опять после установленного для сего срока, и также оставлена без действия. Здесь, очевидно, было еще менее причин извещать меня о распоряжении палаты. Наконец, жалоба на палату в сенат опять принесена после срока, и департамент сената единогласно заключил оставить ее без уважения, но, через несколько дней, обер-прокурор этого департамента предложил свое мнение, что установленные законом сроки противницею моею не пропущены, и полагает рассмотреть дело по существу, восстановить ее права. Департамент несмотря на прежнее заключение, согласился с ним, – кроме кн. Д., который один нашел, что если за два дня назад он убедился, что сроки пропущены, и если не доказано, что при первом докладе числа были выставлены неверно, то он не видит причины переменить данное им мнение. Таким образом, дело поступило в общее собрание сената совершенно без моего ведома.
Пересмотрев печатную записку, приготовленную к докладу, я нашел, что в ней была пропущена одна весьма важная и существенная справка. Обер-секретарь сознался, что это сделано по упущению канцелярии, обещал ее пополнить; но это было только обещание, а где же ручательство, что обещание будет приведено в исполнение? Положение мое было безвыходно. С одной стороны, мне угрожало, если не разорение, потому что я твердо был уверен в святости моих прав, то, по крайней мере, продолжительная тяжба с издержками, конца которой нельзя было предвидеть; с другой, дело должно слушаться завтра. По закону, общее собрание формальных просьб не принимает, и мне оставался только один способ – довести до сведения сенаторов о недостатке в изложении доклада – посредством частной записки, врученной каждому сенатору отдельно. Но таких записок потребовалось бы до 30, которые если бы я успел составить, переписать и даже развести их по целой Москве, то сомнительно, чтобы сенаторы успели прочесть их с надлежащим вниманием. Повторяю, – я был в безвыходном положении!
Возложив все упование мое на Господа Бога, я решился покориться своей участи и ждать решения общего собрания. Вечером того же дня я встретился с одним из влиятельных сенаторов общего собрания и рассказал ему о неполноте приготовленного доклада. Он обещал обратить на это внимание и сдержал слово.
Не буду утомлять внимание читателей дальнейшим рассказом об этом деле: скажу только, что, на основании этой справки, пропущенной канцеляриею, и восстановленной сенатором, я дело выиграл и избавился от безконечной тяжбы, которая неминуемо отравила бы последние дни моей жизни.
Что же это такое? Простой, или необъяснимый случай? Неоспоримо, что могла случиться эксцентрическая мысль ехать из Петербурга в Москву, чтобы работать по делу, данному мне из центрального управления; могло случиться, что я приехал в Москву в среду, т. е. в один из двух дней в неделе, когда бывают обеды в Английском клубе, где я мог узнать о моем деле; могло случиться, что я встретился там с кн. Д. Но все это могло случиться отдельно, и не представило бы ничего необыкновенного, ничего удивительного; случившееся же в совокупности, это представляет же ряд событий в разумной целесообразной связи, и конечно не может быть признано нелепым случаем – даже потому, что слепое не видит, тогда как здесь эти события ясно и разумно руководили мною. Не должно также упускать из вида, что, приезжай я в Москву днем позже, – не узнать бы мне даже о существовании этого дела.
И как странно! Во все это время я сам как бы уклонялся от руководящей меня силы, например, не поехать обедать в клуб, не только не спешил на объяснение с кн. Д., но даже забыл о нем и т. п.
Соображая все это, нельзя не убедиться, что все происшедшее со мною совершилось не только вне моего разума и воли, но даже и вопреки этой последней; – а такое убеждение необходимо приведет к другому: что событие это, нося в себе все условия такого явления, которое верующие называют «чудом», никак не может быть отнесено не только к простому, но даже и необыкновенному случаю».