Отправляя их, я им сказал, чтобы они скорее возвращались, да привозили деньги. Они обе в один голос отвечали, что деньги будут, и это с такою самоуверенностью в голосе и лице, как будто бы деньги были у них в кармане. Сам же я остался дома, помолился перед тою же иконою Феодоровской Божьей Матери и успокоился. На другой день утром возвратились жена и сестра; я встретил их словами: «что же, привезли денег?» Они опять с тою же самоуверенностью говорят мне, что деньги будут. Не успели они войти в комнаты, как приезжает управляющий соседним имением Киреевского, Ив. Никан. Латышев, привозит деньги и поверяет их мне без всякого документа. А между тем этот же Латышев за несколько дней перед сим не соглашался дать мне взаймы ни под каким условием, хотя кроме меня просил его о том, с ручательством за меня, местный священник о. Феодор.
В Охотном ряду, в Москве, жили в старинном боярском доме три брата Юрьевы. Зумблат (близко известный г. Лубянскому человек очень благочестивый и принадлежавший к масонству) был врач и друг их. В 11 часов вечера он оставил их всех в добром здоровье; в третьем часу ночи прислали сказать, что один из них при смерти. Нашел он его действительно в безнадежном положении: заснул, во сне что-то видел; от боли в груди проснулся, повторял что дурно ему, спрашивал икону, которая представилась ему в сновидении. Приносили ему все, сколько ни было образов в старинном доме: все не тот он видел во сне. Вспомнили, что на чердаке был еще сундук с образами. Между этими он узнал представившийся во сне ему образ, облил его слезами и с горячею молитвою скончался.
(
Обращения
«Молодой человек, единственный сын богатых родителей, возвратясь из Парижа в Москву, вскружил голову многим, и прежде всех отцу и матери; зимою простудился и занемог, а как оправился, то Зумблат, врач его, советовал ему больше беречь себя, да и Вольтера и Гельвиция бросить. Не прошло года, он вновь занемог, и уже сильнее прежнего; вновь, однако же, оправился, а врач выпустил его из рук своих с тем же советом. Не долго он перелетал от заботы к заботе, слег, и опасная болезнь развилась в нем сильно и быстро: до того ослабел, что сам не мог приподняться. В один день Зумблат заметил, что больной хотел поговорить с ним наедине: так и устроил. «Вы учили меня доброму, да я не послушал вас. Нельзя ли позвать ко мне священника, только так, чтобы не знали про то ни мать, ни отец?» Священник пришел в пять часов утра. По исповеди, больного с трудом приподняли на простынях приобщаться. Священник уходил. Зумблат провожал его, и неожиданно увидел за собою больного: сам он встал с кровати, проводил Св. Дары до третьей двери, был неописано доволен, воротился, лег, а через полчаса заснул вечным сном».
(