Простая речь о мудреных вещах

«Матушка моя скончалась в Твери, 1870 года, 11 декабря, в пятницу, в ³/₄ седьмого часа, вечером», (записал для меня И.А. Лавровский, ректор Варшавского Университета). «От брата моего, профессора в Харькове, получил я письмо от 13 декабря. В письме брат между прочим уведомляет, что хотя он и не суеверный человек, но был поражен следующим обстоятельством. В пятницу вечером он сидел в своем кабинете и занимался при свете лампы; вдруг около 7 часов услышал сильный треск в печи. Сначала не обратил никакого внимания, но треск повторился с большею силою, и он зажег свечу, чтобы осмотреть печь и узнать причину: все было в обыкновенном виде. “Уже тогда я подумал, – пишет брат, – что с матушкой что-нибудь нехорошо”. (По телеграмме, полученной 6 декабря, он знал об усилившейся ее болезни.) В этот именно день и час она скончалась… В ночь с 11 на 12-е декабря, с женой брата моего случилось также нечто необыкновенное: лишь только легла она спать, как увидела настолько поразительный сон, что с испугом вскочила с постели, и в беспамятстве бросилась зажигать лампаду, чего прежде никогда не случалось».

Из записок графини А. Д. Блудовой

«Королева Ульрика умерла в замке Гринсгольме. На другой день кончины ее, как только успели положить ее под катафалк, на так называемой парадной кровати умерших, к дверям замка подъехала, вся, обитая черным сукном, траурная карета, шестериком, с траурною упряжью, с кучерами и лакеями в траурных ливреях. Из кареты вышла дама в глубоком трауре, и в ней узнали графиню Стейнбок, друга королевы Ульрики, которая почему-то была удалена от двора и жила далеко в деревне. Тогда не было телеграфов, и присутствующие удивились, как она успела узнать о смерти Королевы так скоро, что уже явилась в полном трауре; однако ее впустили, она вошла с тихим достоинством, поклонилась царедворцам, которые, вероятно, и разлучили ее с Королевой, взошла на ступени к кровати и наклонилась над умершею, чтобы проститься с нею. Умершая привстала, открыла ей объятия, и долго и крепко обнимались давно разлученные приятельницы. Потом королева опустилась на свои подушки в недвижном оцепенении смерти, а графиня Стейнбок опять тихо поклонилась, прошла мимо изумленных, испуганных придворных, села в свою карету и уехала. Через несколько дней узнали, что графиня Стейнбок скончалась в своей деревне на другое утро после смерти королевы. Не она живая, а ее тень приходила помириться с другом своим – королевой, когда в ясном видении загробном обе поняли, что сердца их не изменяли друг другу, а только ловкие люди умели их разлучить.

Старожилы рассказывали это за несомненное происшествие. Что же касается до известного рассказа о видении какого-то сверхъестественного верховного суда и приговора, батюшка собирал сведения и справки, и оказалось, что мнимые документы подделаны, и даже какая-то неточность в подписи короля доказывает неверность всего рассказа».

Вот другое, из таких же достоверных источников почерпнутое, то есть, рассказанное очевидцами, передавал нам батюшка. Королева, не помню, жена ли Густава III или Карла XIII, провела часть лета в замке Гринсгольме, тоже не много лет до приезда батюшки в Стокгольм. Погода стояла ясная, теплая; однажды, после обеда, на который было приглашено несколько посторонних лиц, Королева предложила гостям прогулку со всей свитой по саду. Вечер был такой теплый, что отдохнув в одной беседке, королева оставила в ней красную шаль, которую было надела, но в которой показалось слишком жарко, и пошла дальше. Общество было отборное, разговор оживленный, королева весела; время шло незаметно, катались в лодке по озеру, прогулка длилась, и на возвратном пути Королеве показалось что-то сыро; сделалась у нее легкая дрожь, и она приказала своему маленькому пажу опередить ее и поскорее принести ей шаль. Мальчик побежал к беседке, но хотя гуляющие шли тихо, он не возвращался. «Пойдемте же сами к беседке», – сказала королева и повернула туда.

Когда они подошли, паж стоял у двери, бледный, смущенный. Королева, шутя, погрозила ему пальцем, говоря: «Ну что же? Принеси мне хоть теперь мою шаль». Но паж стоял, как вкопанный. «Хотел… нельзя… не могу… не смею…» – «Что это значит?» – спросила Королева и пошла к двери.

«Не ходите, не ходите! – вскричал паж, – я был там, я хотел взять красную шаль, которая лежала на диване, но какая-то незнакомая женщина – вся в белом, бледная, страшная, очутилась у самого дивана, положила одну руку на шаль, а другой подала мне знак, чтобы я вышел!» Королева слегка изменилась в лице, однако твердым голосом сказала пажу: «Пусти! – И, обращаясь к гостям, прибавила: – Пойдемте в беседку; не бойтесь, это до меня одной касается; белая дама только с моим родом имеет дело». Все с нею вошли в беседку, там лежала шаль на диване, никого в беседке не было; но королева в тот год и умерла.

Из записок Баронессы Оберкирх[93]