Простая речь о мудреных вещах

«Мы все дали обещание, и по крайней мере что касается меня, – говорит баронесса Оберкирх, – я сдержала свое слово. Если эти мемуары будут когда-нибудь обнародованы, то не прежде, как нынешнее поколение сойдет со сцены, и не останется в живых никого, кого мог бы интересовать этот рассказ. Передаю его от слова до слова, как слышала от самого великого князя».

«Раз вечером, или, пожалуй, уже ночью, я, в сопровождении Куракина и двух слуг шел по Петербургским улицам. Мы провели вечер вместе[95]

у меня во дворце, за разговорами и табаком, и вздумали для освежения сделать прогулку инкогнито при лунном освещении. Погода была не холодна; это было в лучшую пору нашей весны, конечно, впрочем, весны не южных климатов. Разговор наш шел не о религии, и не о чем-либо серьезном, он напротив был веселого свойства, и Куракин так и сыпал шутками на счет встречных прохожих. Несколько впереди меня шел слуга, другой шел сзади Куракина, а Куракин следовал за мной в нескольких шагах позади. Лунный свет был так ярок, что при нем было можно читать письмо, и следовательно тени были очень густы. При повороте в одну из улиц, вдруг вижу я в глубине подъезда высокую, худую фигуру, завернутую в плащ в роде испанского, и в военной, надвинутой на глаза, шляпе. Он будто ждал кого-то. Только что я миновал его, он вышел, и пошел около меня с левой стороны, не говоря ни слова. Я не мог разглядеть ни одной черты его лица. Мне казалось, что ноги его, ступая на плиты тротуара, производят странный звук, точно как будто камень ударялся о камень. Я был изумлен, и охватившее меня чувство стало еще сильнее, когда я почувствовал ледяной холод в моем левом боку, со стороны незнакомца.

Я вздрогнул, и, обратясь к Куракину, сказал: «Судьба нам послала странного спутника». – «Какого спутника?» – спросил Куракин. «Господина, идущего у меня слева, которого, кажется, можно заметить уже по шуму, производимому им». Куракин раскрыл глаза в изумлении, и заметил, что никого нет у меня с левой стороны. «Как? Ты не видишь этого человека между мною и домовою стеною?» – «Ваше Высочество идете возле самой стены, и физически не возможно, чтобы кто-нибудь был между вами и ею».

Я протянул руку и точно ощупал камень. Но все-таки незнакомец был тут, и шел со мною шаг в шаг, и звуки шагов его, как удары молота раздавались по тротуару. Я посмотрел на него внимательнее прежнего, над шляпой его блеснули глаза столь блестящие, что таких я не видел никогда ни прежде, ни после. Они смотрели прямо на меня, и производили на меня какое-то околдовывающее действие.

«Ах! – сказал я Куракину, – я не могу передать тебе, что я чувствую, но только во мне происходит что-то особенное». Я дрожал не от страха, но от холода. Я чувствовал, как что-то особенное проникало все мои члены, и мне казалось, что кровь замирает в моих жилах. Вдруг из-под плаща, закрывавшего рот таинственного спутника, раздался глухой и грустный голос. «Павел!» Я был во власти какой-то неведомой силы и механически отвечал: «Что вам нужно?» – «Павел!» – сказал опять голос, на этот раз впрочем как-то сочувственно, но с еще большим оттенком грусти. Я не мог сказать ни слова. Голос снова назвал меня по имени, и незнакомец остановился. Я чувствовал какую-то внутреннюю потребность сделать тоже. «Павел! Бедный Павел! Бедный князь!»

Я обратился к Куракину, который также остановился: «Слышишь?» – спросил я его. «Ничего, – отвечал тот, – решительно ничего». Что касается до меня, то этот голос и до сих пор еще раздается в моих ушах. Я сделал отчаянное усилие над собою и спросил незнакомца: кто он и что ему нужно? «Кто я? Бедный Павел! Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе, и кто хочет, чтобы ты особенно не привязывался к этому миру, потому что ты долго не останешься в нем. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Бойся укора совести: для благородной души нет более чувствительного наказания».

Он пошел снова, глядя на меня все тем же проницательным взором. И как я остановился, тогда остановился он, так и теперь я почувствовал необходимым пойти за ним. Он не говорил, и я не чувствовал особенного желания обратиться к нему с речью. Я шел за ним, потому что он теперь шел впереди. Это продолжалось более часу. Где мы шли, я не знал. Куракин не хочет верить ничему. Посмотрите, он смеется. Он думает, что все это было не более, как сон.

Наконец пришли мы к большой площади, между мостом через Неву и зданием Сената. Он прямо пошел к одному, как бы заранее отмеченному, месту площади; я, конечно, следовал за ним и затем остановился.

«Прощай, Павел! – сказал он. – Ты еще увидишь меня опять здесь и кой-где еще».

При этом шляпа его поднялась как бы сама собою, и глазам моим представился орлиный взор, смуглый лоб и строгая улыбка моего прадеда, Петра Великого. Когда я пришел в себя от страха и удивления, его уже не было передо мною.