Просто жизнь

— Это кому повезло? Ваське? — Архип Фомич Коровкин, отец жениха, тут как тут на дыбки. — Не ему повезло, а ей. Пущай всю жизнь бога молит, что моему сыну приглянулась.

— Голос же у нее!

— У всех голос.

— У нее не такой! Она в Большом театре петь будет.

— То ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет.

— Будет! — бухает кулаком по столу Петр Тимофеевич. — Если, конечно, жизнь вы ей не поломаете.

— Эка куды хватил! — кривит губы Архип Фомич. — А учитель еще. Нешто мы без понятия — пущай поет.

— Знаю я тебя. Для тебя главное — хозяйство.

— Верно! — соглашается Архип Фомич. — Хозяйство кормит-поит. А песни играть — не велика хитрость. У нас, почитай, полдеревни поет.

— Да ведь не так же!

— Может, и не так, — запускает руку в густую, посеребренную сединой бороду Коровкин-старший. — Но хозяйство — это хозяйство. Мне надоть, чтобы сноха дело делала, а песни — это потом.

— То-то и оно! — вздыхает Петр Тимофеевич и роняет на стол отяжелевшую от вина голову.

А Коровкина-старшего на разговор тянет. Пьяно дыша мне в ухо, он кричит:

— Гляди, служивый, какой сын у меня, а? Весь в отца — добытчик!

Что верно, то верно: сын у Коровкина-старшего — хозяйственный малый. Три чемодана, перетянутых ремнями, приволок с войны. Кроме чемоданов радиоприемник привез, аккордеон в футляре и еще много чего. Мог бы кровать двуспальную, львиными мордами украшенную, захватить, только как провезешь ее, кровать-то, большая она, тяжелая, одним словом, буржуйская.

Взвизгивает гармошка. Хромоногий Федька жарит вальсы и польки. Федька для девах — утеха. И не то плохо, что хромоног и конопат он, в другом беда — неспособный.

— Слышь-ко, Архип Фомич, — говорит Федька, — дай-ко аккордеончик трофейный испробовать — какой на голос он?

— И не думай! — пугается Коровкин-старший. — На своей жарь.

— Дай-ко, — нудит Федька.

— Сказано: нет!

— Дык у вас никто не играет! Будет лежать ни себе, ни людям.

— Пущай лежит. Эта штуковина больших денег стоит. За нее шесть тыщ взять можно, а ежели с умом, то и все восемь.

Маруся наклоняется к жениху и что-то шепчет ему на ухо.

Пьяно икнув, старший сержант командует:

— Вынай аккордеон, батя! Пущай поиграет человек, ежели хотит.

Архип Фомич кидает на сноху недобрый взгляд и, кряхтя, снимает с шифоньера аккордеон:

— Осторожней! Вам, чертям, чужое добро испоганить — плюнуть раз.

Горит-сверкает перламутром аккордеон. Глядите, люди, какой трофей привез с войны старший сержант Коровкин Василь Архипыч!

Федька пробегает пальцами по клавишам:

— Хорош!

Расплывается в улыбке Коровкин-старший, а в глазах испуг: не покорежили бы, не поломали бы.

— «Барыню»!

Каку таку «барыню»? Пущай невеста споет: учитель все уши прожужжал — голос у нее.

— Просим!

— Просим!

Маруся взглядывает на меня, словно спрашивает: «Помните, как я пела в госпитале?» Я подтверждаю кивком — помню.

— А ну, ти-ха! — горланит старший сержант. — Моя жена петь будет.

Плывет по избе, вылетая в распахнутые окна, песня — хорошая, задушевная песня, про любовь, про разлуку, про женскую долю. Голос Маруси — густое контральто: хоть сейчас в Большой театр.

Чудится мне, как и тогда в госпитале, что поет Маруся для меня. Только для меня. Пропоет куплет и кинет взгляд туда, где я сижу. Может, утешает? Не нуждаюсь! Я и так проживу — без утешений. А может, все это только кажется мне?

Плывет по избе песня. Слушает Марусю, подперев рукой щеку, жених; слушает, блаженно улыбаясь, Петр Тимофеевич; слушает Архип Фомич, поглаживая пушистую, похожую на веник бороду; слушают бабы хмельные, девки заневестившиеся. Замуж хочется девкам, а женихов нет. С войны покуда только Коровкин возвернулся. А длинный тот нежданно-негаданно, на свадьбе очутившийся, не в счет: он по обличью чужой, у него, поди, в городе невеста есть.

Шепчутся по углам бабы. Как у Христа за пазухой будет жить теперь Маруська. Много добра разного поднакопил за войну Архип Фомич, мужик оборотистый, хитрющий. Умен. Каждый месяц на базар ездил — овощи продавал. А когда на танк собирали, три тыщи всего дал. «Нету больше», — сказал. Соврал, хрен старый. В сундук, медью окованный, спрятал денежки. А сейчас расщедрился. Да и как не расщедришься, когда сын женится. А убытки покроются. Вон сколько добра привез с войны Василь Архипыч. Хоть бы одним глазом глянуть в те чемоданы. Но куда там! Припрятал Архип Фомич добро — не найдешь.

Шепчутся по углам бабы, расточают льстивые улыбки. А я ем. Живот как барабан стал, а я ем — дармовщина!

Бегают по клавишам Федькины пальцы. Бьют пол сапогами, смазанными дегтем, девки и бабы. Давненько не гуляли так — с весны сорок первого.

Старший сержант губы развесил — рассказывает про свои фронтовые дела:

— Я фрицев этих уложил — не сосчитать.

Цветет Архип Фомич:

— Вона какой сын у меня — герой!

— Мог бы и Героя схватить — промашка вышла.

— Кака така промашка?

— Да так…