Просто жизнь

— Э-эх! огорченно крякает Архип Фомич и думает: «Кабы пришел Васятка с геройским званием, понаделали бы мы делов. Герою все можно. Их не густо, Героев-то. Ну да что там! Хорошо, что непокалеченным вернулся. И грудь, между прочим, не пустая. Вона сколько у него орденов и медалей. Не то что у того длинного, на дармовщину охочего».

А я все ем. Вкусная штука, черт побери, мясо с малосольными огурцами! Вот только хлеба маловато. Всего по двести граммов зерна пока еще выдают в этом колхозе на трудодень. Теперь побольше будет.

— Пей! — льется, расплескиваясь, мутноватый самогон.

— После-дний но-нешний де-не-чек гу-ля-ю с ва-ми я, друзь-я… — выкрикивает Коровкин-младший. — Прощевай, моя жизнь, холостая, вольная!

— Не женился бы, коли воли жалко, — усмехается высокая деваха с глазищами как небо, с пышной косой, небрежно брошенной на грудь.

Смотрю на нее: «Красавица!»

Деваха переводит взгляд на меня и глядит так, что глаза мои сами в стол упираются.

Другие девки тоже на меня смотрят, словно прикидывают что-то. А что прикидывать-то? Я человек городской, к плугу-косе не приспособленный. Мне Зойку надо — одну ее! Я бы всех этих девах, вместе с Марусей в придачу, за Зойку бы отдал. Я бы ей все простил. Но Зойка сейчас, наверное, с мужем целуется.

— Чего зажмурился, браток? Пей! Веселися! — Крутит старший сержант корявыми пальцами колесики трофейного приемника. Хрип. Треск. Зеленым немигающим глазом смотрит приемник на нашу русскую свадьбу, где и выпить умеют, и поесть — было бы что.

— Ти-ха!

Прорывается сквозь треск голос Левитана. Указ читает. Еще одна демобилизация. Вот и мой черед.

— Па-падаешь? — спрашивает Коровкин-младший.

— Ага.

— Па-здравляю! Давай по этому случаю еще по одной дернем! Налетай, девки, жених объявился!

Смотрят на меня девки.

— Молодой еще, — говорю. — Погулять надо.

— Пра-вильнаа! — соглашается старший сержант.

Льется-расплескивается самогон. Тает на тарелках мясо. А солений еще много — до утра закусывать хватит.

— Пей! Веселися!

Куда там! Спит, положив на стол худые руки, Петр Тимофеевич. Прикорнул на сундуке Архип Фомич. Спит Федька, прижавшись щекой к трофейному аккордеону, даже во сне думает: «Три шкуры спустит Архип Фомич, если поломаю». Тянут хмельными голосами песни бабы и девки — кто про что. Все кругом пьяны — только мы с Марусей трезвые. Не совсем, но все ж.

Лежит на столе чей-то кисет, набитый самосадом. Сворачиваю себе самокрутку, неумело сворачиваю — первый раз в жизни. Оглядываюсь — где спички?

— Нате! — Маруся кидает мне через стол коробок.

Выхожу на крыльцо. Тишь. Благодать. Холодком тянет.

Скрипит дверь — Маруся.

— Душно в избе.

— Душно.

— Я думала — вы курящий.

— Не ошиблась.

— Неправдочки.

Вижу Марусины глаза — черные, блестящие. Запах тела чувствую. Но ничего не попишешь: на чужой каравай, как говорится, рот не разевай.

— А ведь я писала вам, — говорит Маруся.

Я молчу.

— Почему не отвечали? — продолжает допытываться она.

— Не мог, — хриплю. — Служба!

— Если бы вы пораньше приехали бы, — задумчиво и тихо произносит она и косится на окно, в котором виден как на ладони Коровкин-младший.

Бродит в голове хмель. «Где найдешь, где потеряешь?» — думаю я. С грустью думаю, но без боли.

Мы стоим, очарованные тишиной, — той тишиной, когда ни листик на деревьях не трепыхнется, ни соломинка не прошуршит на крышах, почерневших от дождей и времени.

— Эй, жена!

— Не обижайтесь, — шепчет Маруся и мчится в избу.

Я смотрю на плывущую в облаках луну, прислушиваюсь к тяжким вздохам коровы и думаю: «Вот и кончилась моя солдатская служба. Сколько изъезжено-пройдено, сколько увидено-услышано. Куда мне теперь? Первым делом — домой, в райвоенкомат. Получу военный билет, паспорт, отдохну недельку. А потом что? Может, на сверхсрочную остаться? Одежка готовая, паек и все прочее. Только навряд ли меня оставят в армии: тяжелое ранение, контузия — потому и попал под демобилизацию. Может, на Кубань махнуть? На фронте и в госпитале говорили: девчата там — красивей не бывает. Возьму себе в жены казачку — с домом, с коровой. Месяца два просто так проживу, потом на тракториста выучусь, землю пахать стану, заживу себе кум королю, сват министру. В гости в Москву приеду: „Смотрите, люди, жена у меня какая — в сто раз красивее Зойки!“»

Спит деревня, в хмель погруженная. Парным молоком пахнет, навозом и душистым сеном. Хорошо все же, что война кончилась и живым я остался…

ШЛА ПЕХОТА…

Зина стала регулировщицей по воле случая: в преддверии наступления из тридцати семи девчат, прибывших на фронт, шестерых срочно переучили на регулировщиц. Генерал, отдавший этот приказ, распорядился отобрать в регулировщицы девчат посимпатичнее, полагая, что они будут улучшать настроение солдат и тем самым повышать боевой дух: на войне мужчины подолгу не видят женщин, и женское лицо, особенно красивое, для них праздник. Отдавая такое распоряжение, генерал руководствовался личным опытом: он служил в Управлении военных дорог и много ездил…