Просто жизнь

Панченко всхлипнул и побежал следом.

Старшим в деревушке оказался старик ефрейтор. Посматривая с опаской на приближающиеся танки, он сказал Митрохину, что тут размещался хозвзвод батальона Самохвалова, что утром взвод передислоцировался на другое место, а их задержала поломка.

— Гранаты у вас есть? — спросил Митрохин.

— Есть, — откликнулся ефрейтор.

— А автоматы?

— Два. У остальных винтовки. — Ефрейтор вздохнул: танки подходили все ближе, на них сидели автоматчики — человек двадцать.

Кроме ефрейтора в деревушке оказалось еще пять бойцов, не считая убитого, в основном старички — народ немногословный, степенный. Они не стали прекословить Митрохину, когда тот начал распоряжаться: видимо, подействовали лычки на погонах. Митрохин решил, что костел самое удобное прикрытие, расположил бойцов за выступами, приказал им подпустить танки поближе и по команде открыть огонь.

Послышался лязг гусениц. Ветерок донес вонь синтетического бензина. Панченко озирался по сторонам и всхлипывал. А Митрохин будто забыл, что ему тоже всего восемнадцать лет, что жизни он еще не видел и ничего не испытал, но ему и в голову не пришло спрятаться в какой-нибудь ямке и отсидеться там. Он вспомнил насмешливый взгляд ефрейтора, околачивавшегося возле регулировщицы. Пришел черед доказать, что он, Митрохин, вовсе не зеленый, а настоящий боец.

— Не дрейфь! — приободрил Митрохин друга, не отрывая глаз от танков: он еще не представлял, что и как будет делать, когда они подойдут совсем близко.

Старик ефрейтор притащил откуда-то противотанковое ружье. Митрохин чуть было не запел от радости.

— А патроны есть, отец? — поинтересовался он.

— Есть, есть, — ответил ефрейтор. — Четыре штуки. Оно давно у нас, — стал объяснять ефрейтор. — Сдать его хотели, да все недосуг.

Танки шли на деревушку как на прогулку. Они, видимо, не ждали заслона. Автоматчики сидели на броне, в открытых люках стояли танкисты в черных комбинезонах. Митрохин прицелился в ближайший от него танк, выстрелил и промахнулся. Кто-то из старичков-солдат не выдержал — бросился наутек.

— Назад! — закричал Митрохин.

Но было поздно. Танк рыгнул короткой пулеметной очередью, и солдат упал. Митрохин заплакал. Он плакал как мальчишка, размазывая по лицу слезы. И не стыдился их, потому что понял — крышка! Старик ефрейтор отполз за выступ и замер там. Митрохин видел краем глаза только дуло винтовки с примкнутым к нему штыком.

Танки открыли огонь. На Митрохина и Панченко посыпалась штукатурка, пули и осколки проносились с противным визгом над головой, впивались в землю. Осенняя, потерявшая свою свежесть трава начала гореть. Стебли скручивались в спирали, чадили, язычки пламени перебегали с травинки на травинку, дым ел глаза, вызывал слезы. Митрохин прижал приклад ПТРа к плечу, стал целиться. Целился долго, тщательно, старался попасть в гусеницу. И не обращал внимания на дым, на барабанящую по спине штукатурку. Нажал на спусковой крючок. Танк крутанулся на одном месте и остановился.

«Попал!» — хотел крикнуть Митрохин, но вышел хрип. А Панченко приободрился, закричал, что не так страшен черт, как его малюют.

— Огонь! — скомандовал Митрохин.

Бойцы отсекали пехоту от танков.

Один из танков попытался взять остановившуюся машину на буксир. «Не пройдет номер!» — зло подумал Митрохин и приказал Панченко и ефрейтору бить по люкам, чтобы не дать танкистам высунуть носа.

Танков было три. Один из них стоял с подбитой гусеницей, свирепо поводя пушкой, два других стали отходить.

«С той стороны хотят», — сообразил Митрохин и приказал Панченко и ефрейтору перетащить ПТР. А сам схватил автомат и начал строчить по пехоте.

— Готово! — донесся до него голос Панченко.

Митрохин спешил и поэтому не пригибался. Подкованные сапоги гулко цокали по каменным плитам, на стыках которых пробивался бурый мох, образуя ровные квадраты. И вдруг он ощутил толчок и почувствовал — падает…

Митрохин лежал на каменных плитах. В голове стучало, перед глазами все плыло. Прозвучал выстрел противотанкового ружья, и следом раздался радостный вопль Панченко. Митрохин попытался улыбнуться, но не смог. Он понял, что умирает. «Чем же пахнет?» — думал он. Напрягшись в последнем усилии воли, сообразил: пахнет дождем, холодом, каменными плитами, на которых лежит он. Этот запах был запахом жизни. И Митрохин потянулся к жизни, потому что очень хотел встретиться с регулировщицей…

Митрохин не слышал, как подоспела помощь, не слышал, как рыдал над ним Мишка Панченко, которому усатый сандружинник объяснил, что его друг Витька, может, выживет, а может, помрет, потому что рана опасная…

Зина по-прежнему взмахивала флажками, направляя поток войск, вспоминала младшего сержанта, потому что поняла — влюбилась в него, ругала себя за то, что направила его кратчайшим путем, а не в обход. «А вдруг?» — тревожилась Зина.

У развилки остановилась санитарная повозка с брезентовым верхом. Усатый сандружинник подошел к Зине разузнать дорогу.

— Кого везешь? — поинтересовалась она.