Просто жизнь

День был — любо-дорого. Снег алмазно блестел, смачно поскрипывал; от холода сводило губы; над избами клубились дымы, валились то вправо, то влево, хотя ветра не было, и Галинин, держа в одной руке ведра, а другой яростно растирая лицо, подумал, что погода, должно быть, переменится. Скользя на наледи, подошел к колодцу, наполнил ведра и, осторожно ступая, двинулся назад.

От пребывания на свежем воздухе настроение улучшилось, разыгрался аппетит. Галинин с удовольствием пообедал, стал помогать жене. Потом они вздремнули… Когда проснулись, было темно. Галинин включил недавнее приобретение — приемник на батарейках, покрутил колесико настройки. Услышав прорвавшийся сквозь треск и свист радиопомех голос диктора, сообщавшего точное время, пробормотал:

— Всего четыре часа осталось.

— Вот и прошел год, — сказала Лиза.

«Узнать бы, что будет и как будет», — подумал Галинин и вздохнул.

— Не печалься. — Жена наклонилась к нему, пощекотала шею горячим дыханием, попросила поискать хорошую музыку.

Он не мог похвастать музыкальными познаниями, а Лиза умела играть на фортепьяно и так часто говорила об этом, что несколько месяцев назад Галинин пообещал купить ей пианино. Приезжая по церковным делам в Хабаровск, наведывался в комиссионный магазин. Ему каждый раз отвечали: «Бывают, но редко». Продолжая вращать колесико настройки, он подумал: «В лепешку расшибусь, но куплю пианино».

В эфире было тесно от музыки, песен, разноязычного говора.

— Оставь, — сказала Лиза, когда в динамике зазвучала фортепьянная музыка. И добавила: — Шопен.

Галинин и сам понял — Шопен. Этот ноктюрн часто играла Ольга Ивановна. В памяти снова возник теплый майский день, парящий в небе змей, оживленные лица мальчишек. Галинин никак не мог вспомнить, что играла в эти минуты жена отца Андрея и играла ли вообще. Иногда казалось: играла, и именно этот ноктюрн, а через мгновение он начинал уверять себя — в квартире было тихо.

— Флиер, — сказала Лиза.

— Что?

— Флиер играет.

Воспоминания оборвались. Галинин стал гадать — ошиблась жена или нет. Он умел лишь отличать хороших певцов от плохих, больше всего любил тенора, и среди них солиста Большого театра Алексеева, умершего от какой-то болезни в первый военный год.

Диктор объявил, что ноктюрн Шопена исполнял Яков Флиер, и Галинин подивился музыкальному слуху жены.

Тлел огонек лампады, светилась шкала приемника. Перед глазами возникла совсем другая картина — мать в темном платье. Он вспомнил, как она уговаривала его не уезжать, как расстроилась, когда узнала, что он живет у архиерея и ходит в церковь. Галинин страдал, постоянно спрашивал себя, почему мать, самый близкий ему человек, не хочет понять его, несколько раз порывался объяснить ей, почему он встал на путь веры. Она закрывала уши ладонями и уходила.

Как только музыка смолкла, Лиза достала накрахмаленную скатерть, начала накрывать на стол.

— Время еще есть, — сказал Галинин.

— Старый год проводить надо, — возразила Лиза.

Семилинейная лампа горела без треска и совсем не чадила, на маленькой елке, осыпанной блестками, оплывали тонкие свечи, вставленные в крохотные подсвечники, приемник вкрадчиво ворковал, и Галинину на какое-то мгновение показалось, что в доме много-много гостей.

Расставив на столе посуду и снедь, Лиза ушла в спальню переодеваться, посоветовала мужу тоже принарядиться. Он скинул подрясник, подровнял ножницами бороду и, облачившись в черный бостоновый костюм, подошел к зеркалу. Лиза окинула его восхищенным взглядом, и он, рассмеявшись от удовольствия, бережно прикоснулся губами к ее волосам.

Она надела свое любимое платье — с вытачками, кружевом на груди, выглядела в нем как невеста, белозубо улыбалась, и лишь темные круги под глазами напоминали: она больна и очень устала.

— Загадаем желание? — спросил Галинин.

— Обязательно.

Это было новогодней традицией в Лизиной семье. На клочке бумаги записывалось какое-нибудь желание. Потом бумага сжигалась в чайной ложке, пепел проглатывался вместе с шампанским.

Стрелки медленно подползали к цифре 12. И чем меньше делений оставалось до нее, тем нетерпеливей поглядывал Галинин на стол, то и дело спрашивал:

— Пора?

Как только Лиза кивнула, он пододвинул к себе салат, обильно заправленный сметаной и украшенный поверху фигурно нарезанной вареной морковью.

— Рыбки возьми или мяса, — посоветовала Лиза.

Утолив первый голод, Галинин наполнил рюмки, улыбнулся жене.

— За тебя!

— За тебя тоже, — откликнулась Лиза.

Вино ударило в голову. Он оживился, стал вспоминать смешные истории; и у Лизы порозовели щеки, в глазах появился счастливый блеск.

— Хорошо! — сказал Галинин.

— Мне тоже хорошо, — поддакнула Лиза.

Все плохое, что было в их жизни, отступило. Галинину и Лизе казалось: плохого никогда не было и не будет. «Счастье — это когда хорошо, — взволнованно подумал Галинин. — Мне сейчас хорошо, и я счастлив». И еще он подумал о том, как немного нужно человеку, чтобы почувствовать себя счастливым.