Против энтропии (Статьи о литературе)

На вышедшем в Харбине сборнике "Белая Флотилия" Несмелов, направляя его в 1942 году жившей в Шанхае своей ученице, Лидии Хаиндровой, написал: "Как видите, я еще жив". Переписка их оборвалась весной следующего года. Несмелов продолжал жить привычной жизнью. А потом "отсрочка" кончилась, и в Харбин вступили советские войска. Что было дальше, мы знаем.

* * *

"Бывают странными пророками / Поэты иногда..." -- писал некогда Михаил Кузмин. Арсений Несмелов в начале 1940-х годов пообещал, что русская литература "будет" через 40-50 лет, хотя имен своих современников -- Даниила Андреева или Сигизмунда Кржижановского -- он даже знать не мог, а именно они на сегодняшний день оказались гордостью русской литературы советского периода 30-х -- 40-х годов. Сроки исполнилось, предсказание очень точно сбылось. Сбылось и предсказание собственной смерти (стихотворение "Моим судьям"). Сбылось и предсказание своего бессмертия -- о нем ниже. Увы, сбылись и другие его предсказания.

В 1904-1905 годах, когда на сопках Маньчжурии разворачивались события русско-японской войны, Митропольский еще учился в Кадетском корпусе. Под вальс Шатрова "На сопках Маньчжурии" пробежала его юность, звуки того же вальса проводили его на фронт в начале первой мировой войны. А позже -- весь остаток жизни провел он в самой настоящей Маньчжурии, в непосредственном соседстве с теми сопками, на которых "спит гаолян", спят "герои русской земли, отчизны родной сыны". Нежной любовью полюбил Несмелов последний город минувшей России, выстроенный русскими руками Харбин, но он же предвидел:

Милый город, горд и строен,

Будет день такой,

Что не вспомнят, что построен

Русской ты рукой.

Действительность, пришедшая спустя "сколько-то летящих лет" после смерти Несмелова, оказалась похожей на кошмар. Грянула "культурная революция". "Хунвейбины маршировали по улицам, арестовывали, клеймили и били людей. В Харбине они за несколько дней разнесли по бревнам Св. Николаевский Собор, возведенный еще построечниками Китайской Восточной железной дороги. В церковной ограде запылали костры из икон и церковных книг"*. На месте собора собирались воздвигнуть бронзового Мао Цзедуна, однако нынче там -- клумба, и только. Впрочем, еще ранее, в 1963 году западногерманский путешественник Клаус Менерт описал свое посещение Харбина в 1957 году:

"Пожалуй, Харбин был единственным городом в Маньчжурии, в котором по соседству с китайскими можно было видеть русские вывески. Однако в клубе Железно-дорожного Собрания* на берегу Сунгари, некогда крупнейшем русском клубе, никаких русских я больше уже не видел; сотни юных китайцев танцевали там под западную музыку западные танцы. Существовал, впрочем, один символ старого времени: главный универмаг все еще назывался "Чурин" .... В Харбине проживало тогда в общей сложности 6200 русских, в основном пожилого возраста и, кроме того, 600 -- без советских паспортов".

Другой западный турист, посетивший Харбин семнадцатью годами позже (1974), констатировал, что в нем проживает не более сотни русских. Анжелика Батуева в очерке "Сибирские могикане"* (1995) пишет: "Сегодня в трехмиллионном китайском городе Харбине русская община насчитывает 12 человек -- трое мужчин и девять женщин. Средний возраст русских харбинцев -70-80 лет". Что осталось от этой общины к 2000 году -- боюсь строить предположения. Хотя память о русских неожиданно бережно хранят сами китайцы: русский район города в основном хранит прежний вид, на фасадах есть русские вывески. Впрочем, для китайского глаза это лишь элементы орнамента, как и для русского -- китайские вывески на ресторанах. Китайские слависты изучают русскую культуру Китая. Больше в Америке, но и в самом Китае тоже.

К счастью, хотя бы кладбища русских в Харбине и вблизи от Харбина целы. Несмелов и тут угадал будущее совершенно точно.

* * *

Творческое наследие Несмелова на протяжении первых двух десятилетий, прошедших после его смерти, кажется, вообще никого не интересовало. Для советских литературоведов, изучавших культуру русского Дальнего Востока -и, следовательно, неизбежно сталкивавшихся с именем Несмелова, он не мог представлять интереса: эмигрант, белогвардеец, чуть ли не фашист (разницы между "русско-китайским фашизмом" и европейским тогда никто не видел, как и до сих пор не многие желают видеть разницу между фашизмом итальянским и немецким). К тому же среди лиц, причастных к аресту Несмелова и его вывозу в СССР оказался известный на Дальнем Востоке писатель Василий Ефименко, добродушно вспоминавший*: "Совсем конченый был человек, спившийся, у белогвардейцев печатался, у фашистов, кажется... Ну, дали бы ему, как всем из Харбина, десять лет лагеря, не больше... Никогда его не реабилитируют -его и не судил никто, он раньше умер, в ноябре, что ли, сорок пятого...". Работники "компетентных органов" точно знали, кого тащить, а кого не пущать.