Противоположности

— Обоснуйте, — с еще большим увлечением спросил он.

— Вывод э-э, — подглядел в газету, — господина Молотина не более чем беспочвенный домысел. Все факты указывают как раз-таки на стихийный ход обстоятельств, нежели заранее обдуманный план.

— Простите мою глупость, но не могли бы добавить конкретики?

— Скажите, будь это спланированное убийство, разумно ли его исполнение на переулке, где под вечер, как всем известно, любят прогуливаться парочки?

— Кажется, это глупость.

— Если это не может быть подготовленное убийство, то вполне себе имеет место быть продуманный грабёж, верно?

— Верно, — поддакивал он.

— А есть ли смысл грабить сразу подле магазинчика, если логичней будет найти место, как уже говорилось, более укромное, где не шастают толпы зевак?

— Совершенно никакого.

— Из двух предыдущих суждений делаем вывод, что сие происшествие нельзя счесть ни заранее продуманным убийством, ни такой же кражей, да?

— Судя по всему так и есть, — задумчиво сказал.

— А что более походит на неожиданный поворот, кража или убийство?

— Несомненно убийство.

— Значит, давайте представим… холодный ноябрьский вечер, с неба сыпется чудесный снег, господин Правдин закрывает свою лавку и в безмятежности собирается уходить домой, где точно зароется под лоскутное одеяло и заправится горячей чашкой ароматного чая, представили?

— Да, — воодушевленно издал Саша.

— А в этот момент некто бедный, жалкий и, видно, глупый, смотрит на эту расчудесную картину. Его одолевает чувство собственной угнетённости, псевдо-несправедливости и тому подобная брехня… потому что на самом деле, всё, что висит у него над душенькой, это непомерное эго с дёгтем жадности. Ведь иначе, он не носил бы с собой нож, конечно, если он не умалишённый, но такого быть не может, так как им чужды такие мелочи. А дальше он подходит к господину вымогать бумажник, угрожая расправой. Тот сопротивляется в силу уже собственного эго и жадности. Я Вам больше скажу у подобных, как Правдин, такие качества обострены куда сильнее, не будь так, успехов бы они не достигли. В ходе короткого поединка Правдин получает ранение ниже груди, но выше паха, и трагично погибает, последний раз вглядываясь в искристое небо… пока его хладный труп обирают до нитки, — отстраненно добавил он. — Ну, примерно так мне всё и видится.

— Доходчиво и весьма логично. Но меня немного смутило то, как Вы выставляете людей эгоистами и жадюгами. Вы и вправду считаете, что все таковые? — спросил он недовольным тоном.

— Так и есть.

— Вы стало быть тоже?

— Я самый большой эгоист и жадина из всех тварей земных. Вам свойственно думать инако от Вашей несмышлености и молодости. Сам припоминаю, как задушевный романтик выпрыгивал из меня по юным годам. Но не беспокойтесь, этакая дурь скоро сама выбьется из Вас.

— Я намерен думать нет, — раздраженно ответил. — Не хочется мне жить в мире эгоистов, и поэтому я не могу согласиться с этим фактом. Как Вы объясните великих героев недавней войны, отдавших свои жизни за защиту близкого и родного? Разве ж это эгоизм?!

— Чистой воды, — заявил он. — Объяснять это Вам сейчас всё равно, что талдычить баранам не биться рогами. Я уверяю, с возрастом Вы сами всё поймете, а если нет, то я тоже буду рад ошибаться.

Над этой мыслью Градатского он парил уже долго, упорно и плодотворно ища аргументы её опровержения или, напротив, ища в себе то нечто, что могло бы согласиться с ним. Но оба направления шли медленно и безрезультатно. Сам того не замечая, Боровский забрёл на неизвестную улицу, названия которой ему приходилось видеть лишь в газетной колонке, где упоминаются лишь прескверные события. Улица эта была затхлой, такая бывает в каждом городе, и по негласному правилу она пропитана желчью и пахнет дрянным табаком. Даже стены квартир здесь совсем иные, их привычный холод не бодрит, а наполняет леденящей душу тревогой. По обе стороны проходят уродливые морды, завёрнутые в ободранные лохмотья и смердящие вонью, их лица, покорёженные терпким воздухом, оголяют смертоносный оскал без малого двадцати зубов. Глаза опущены ниц и бродят по потрескавшемуся тротуару, стараясь не упасть в бездонные люки. Приметив, что дело пахнет углём, Боровский хотел быстро вернуться на светлую сторону города, но, когда обернулся назад, увидел ту же картину. Всё тот же печальный пейзаж серых домов. Спросить дороги он побоялся, так как по одну сторону ему виделись лишь шатающиеся колдыри, тяжело перебирающие дырявыми башмаками, а по другую озлобленные шакалы, которым пришёлся по нраву его новенький сюртук и туфли. Оттого он просто пошёл в обратном направлении, надеясь выйти с неприглядной улицы, но чем дальше, тем мрачнее ему казалось окружение. Боровский грешил на разыгравшееся воображение, однако уже попросту начинало вечереть, оттого всё вокруг играло тёмными тонами.