Противоположности

— Хватит юлить! — гневно выдал он. — Вы не пьянчуга и не любитель выпечки… уж это я за недолгое время нашего знакомства узнал!

— Подловили… У меня неподалеку дельце было. Ничего примечательного, просто личная встреча со старым приятелем. Может Вы не заметили, но меня частенько не бывает дома. Причина в том, что за время, которое я колесил за границей, на родине у меня скопилась кипа неотложных дел. И таковые я решаю, — добавил он. — Здесь то же самое. Как видите, я знаком с этим человеком и попросту зашёл поздороваться. Но тут Вы и это недоразумение.

— Убедили, — спокойным тоном ответил Боровский. — Но почему он Вас испугался до дрожи в коленках? И откуда он Вам вообще знаком?

— Такую статную благородную и невероятно скромную личность как я боится вся местная шпана, и этот шкаф без ножек в том числе, — он неосознанно, хваля себя, задрал голову повыше. — А знаю я всяких людей… от вполне себе достойных фигур до таковых. Всё-таки город мне как никак родной, и в нём я долго пожил… Не грешно знавать и пагубных.

Слова его были остры, и лишний раз к ним не придраться. А если сделать такое и можно, то будет это выглядеть скорее допросом с пристрастием, нежели дружеским любопытством. Шли они довольно долго. Столичные улицы постепенно стали наполняться приятными и ухоженными лицами в модных костюмчиках, но подшитых не под совсем подтянутые тела. Мрак ночи сменился обильным золотистым светом, равномерно смешавшись с тенью.

Боровский с удивлением смотрел на товарища, и всё больше его качеств вызывало у него восторг. Таинственная неизвестность, нет, даже мистичность, манила юный ум, а благородная стать и непоколебимая горделивость стали целью для собственного совершенства. «Не сотвори себе кумира», — гласил чужими устами Бог. Но видят его зоркие и грозные очи, было это невозможно. Однако вместе с этим детским обожанием было и иное чувство… любопытство. Черта истинного человека, которая бездумно пожирает его душу, плоть и даже дух, стирая все мыслимые границы в поисках того, что утолит её бесконечный голод. Любопытство — это вечная пытка настоящего человеческого разума, а не той уродской копии, что возвеличивают бесполезные кутилы и винные философы, произнося благую для их свернувшихся в трубочку ушей фразу: «Человек — существо разумное». Оно сдирало красивую штору с глаз Боровского и заставляло его из раза в раз искать ответы, минуя препятствие этикета.

— Скажите, Константин Григорьевич, чем Вы занимаетесь?

— Мне помнилось, я уже говорил, но ничего страшного. Хкм-м, — будто подготовившись, издал. — Я вольный орлан, летающий из одной точки мира в другую в поисках своей музы, — красиво обговорил он.

— В прошлый раз Вы сказали почтовый голубь.

— Всё-таки помните… тогда отчего спрашиваете?

Боровский задумался.

— Люблю факты. Они для меня как… мм… сладостный яблочный пирог, — ответил он, имитируя манеру речи Градатского.

— О-о, неплохо извертелись. Признайтесь же, моё влияние?

Он снова пытался свернуть на другую кривую дорожку диалога, но на этот раз Боровский был неумолим.

— Ответьте на мой вопрос! Без шуток.

Лицо Градатского омрачилось, он опустил голову и непринуждённо достал из внутреннего кармана пальто свёрнутую кепку. Его глаза сверкнули, но отнюдь не гневом или восторгом. Эмоцию столь мутную ещё нужно поискать. Это был клубок, будто вязанный из ниток всех цветов. Да так халтурно повязан, что не разобрать сколько именно оттенков и в какой пропорции. Воздух вокруг них внезапно потяжелел.

— Вы славный малый, Александр Александрович… и Ваше общество мне ни в коем разе не претит, не подумайте, напротив, мне очень даже занятно с Вами беседовать. Но, понимаете ли… Я не привык выставлять свою личную жизнь на показ, кому бы то ни было, — пытался аккуратно выразиться он.

— Уж не знаю, чего Вы так скрываете. Но не могу я думать, что дело Ваше нечисто.

— Пустое волнение. Перед законом я чист. Разве что можно меня упрекнуть в недостойном отношении к полиции, но кто в наше время не без греха, верно?

— Тогда чего Вы юлите? Если не доверяете, то Богом клянусь, что скорее меня оденут в деревянный бушлат, нежели я проболтаюсь. Только молю, поделитесь, хватит измываться и подкидывать дров в костёр.

Градатский ещё сильнее потемнел, и под таким освещением глаза его были безразлично серыми. И стал он полностью выглядеть не как человек, а что-то совсем из ряда вон выходящее. Страшное и холодное. Он натянул головной убор, прибрав волосы, и приблизился к лицу Саши, пугающе вглядевшись в чёрный омут его очей.