Противостояние

— Нет… Не повезу. Погода видишь разгулялась. Утопнем. Завтра приходи, посмотрим, что к чему…

— Сегодня надо. Сто.

— Сто… Ты, дорогой жизнью рискнуть хочешь. Ладно своей — так и моей.

— Сколько?

Старик встал, подошел к двери, выглянул наружу. Заметил н, конечно и машины.

— Сколько вас будет?

— Человек двадцать…

— Тогда Ракету из загона выгонять… На малом не уйдем, не поместимся все…

— Сколько?

Старик хлопнул дверью, отсекая лютующую на улице непогоду.

— Пятьсот.

Сумма потрясла даже ко многому привычного Хабеишвили.

— Побойся бога…

— Не надо про бога — вдруг грубо ответил старик — нет у тебя бога! И у меня его — нет. Не говори того, чего у тебя нет. Ты сначала всю республику обирал, ты и тот кто с тобой приехал. Когда обирали — себя не обижали! А теперь — за кордон свалить по дешевке хотите? Не выйдет. Пятьсот — пока я не передумал…

Хабеишвили не знал — будут ли у них такие деньги. Но и отказаться — не мог. Других путей просто не было.

— Золотом возьмешь? — спросил он

— И бриллиантами тоже — усмехнулся старик — Гиви! Гиви!

На зов явился черноусый, румяный молодец, что-то дожевывающий.

— Что, дядя Гурам?

— Выводи ракету. Сейчас же. Возьми… ноль-пятьдесят первую, у нее движок перебрали. И быстрее, быстрее, что стоишь как столб?!

— Ки, батоно Гурам!

Гиви убежал

— А не пожалеешь? — спросил Хабеишвили? — земля, она круглая.

— Не пожалею, дорогой, не пожалею… Будь ты в силе, дорогой — ты бы не бежал… Иди деньги, собирай. Или что там у тебя…

* * *

Ветер усилился, дождя почти не было — так, морось, но на фоне промозглого ветра она пробирала буквально до костей. Запахнувшись в хлипкий, из тонкой ткани плащ, Хабеишвили пробежал обратно к одиноко стоящим у пирса машинам, сунулся в согретый автомобильной печкой салон.

— Пятьсот… Совсем охренел, дэда шено…

— Пятьсот… — невесело усмехнулся Шеварднадзе — с меня бы большой[355] стряс, если бы увидел. Совсем обнаглели люди…

— Может, зря сорвались?

— Нет, не зря… В этой стране не может быть чего-то наполовину. Либо так — либо так. Мы маятник в одну сторону качнули — а сейчас он в другую полетел. Не уедем — раздавит он нас…

— Думаешь? Ну, посадят…

— Посадят… Не посадят, батоно. Эти — уже показали, как играют. С кровью. Миша говорил — не надо, не надо… Одумаются люди поймут что иного выхода нет. Вот — поняли. Не уедем — нас на площади распнут…

* * *

Еще несколько Волг, белых и черных, в основном — новых, 3102, министерских, подлетели к пирсу, когда уже темнело. Зима, темнеет рано, а погода такая — что в это время уже и видно мало что. Тем не менее — батоно Эдуард увидел машины еще тогда, когда они проносились мимо знаменитого Сухумского драмтеатра. Шли на полной скорости, на головной — мигалка, ГАИшная. В свое время он за это Мжаванадзе клеймил — то никуда без машины с мигалкой не выезжал, хоть и по должности окна ему полагалась… а сейчас — вот оно как.

Машины затормозили у пирса, начали выходить какие-то люди, мрачные, смурные, из машин выгружали баулы. Батоно Эдуард подошел к жене, которую вывели из машины под руку, недомогалось ей…

— Горбачев погиб — коротко сказал он

Нанули Цагарейшвили-Шеварднадзе, верная соратница и супруга вот уже не один десяток лет, занимающаяся журналистикой ахнула, поднесла руки ко рту.

— Бежать надо. Убьют.

— Я знала… — сдавленно сказала она — я знала, чем кончится…

На батоно Эдуарда внезапно накатил гнев — знала она — но пока еще член Политбюро сдержался, на жене он никогда не срывал злобу. Подошел к дяде Нико, своему дальнему родственнику занимающемуся делами семьи — сейчас он руководил выгрузкой вещей на залитую водой пристань, покрикивал чтобы не ставили в лужи. У вещей стоял молодой милиционер, в форме и с автоматом наперевес.

— Горбачева убили…

— Знаю… сказал дядя Нико, сухощавый, высокий, крепкий, пожилой кавказец — из Москвы звонили уже. Неладное дело. Обойдется может? Здесь — все свои.

— Не обойдется. Эти — не судят. Эти — сразу приговор выносят. Решай — хочешь, с нами поезжай. Хочешь — оставайся. Дела ты знаешь…

Дядя Нико пожал плечами

— Я здесь родился — здесь и помру, с земли своей не сойду. А ты, Эдуард… поступай как знаешь. Бог тебе судья.

— Убьют.

— Я человек старый. Пожил. Да и нелегко меня… убить.

— Смотри… Сколько привез?

— Что было. Все — знают уже.

Шеварднадзе скрипнул зубами. Основная часть его состояния было вложена в банки в Швейцарии и на Багамах — вклады делали структуры, близкие к Госдепартаменту США. Но все равно — сознание того, что все деловые Тбилиси уже знают, и денег не дали — понятно почему, раз человек убегает, значит сила уже не за ним и платить ему не надо — наполнили душу мутной, тупой злобой.

— Ш…шакалы. Сколько в бумаге?

— Не знаю… много…

— Сколько?

— Ну… триста с копейками наберется…

Все равно там эти рубли — трава. А вот золото — жалко тут оно копейки стоит, а там… но все равно.

— Доставай. И доллары доставай…

* * *