Вчера Траск неожиданно забился в судорогах. Его лицо почернело, как туз пик, и он умер. Ллойд долго смотрел на недоеденный ленч Траска, но дотянуться до него было невозможно. Вчера днем на этаже все еще оставалось несколько охранников, но они никого больше не таскали в лазарет, как бы погано зек себя ни чувствовал. Очевидно, в лазарете тоже умирали, и начальник тюрьмы решил не тратить силы попусту. Никто так и не удосужился забрать тело Траска.
После полудня Ллойд задремал. Когда он проснулся, коридоры были пусты: Ужин никто не принес. Теперь по звукам помещение
Вечером, когда автоматически зажегся свет, Ллойд съел часть бобов, которые он припрятал два дня назад. Они были ужасны на вкус, но он все равно их сожрал, запил водой из бачка унитаза, а потом заполз на свою койку и свернулся там, прижав колени к груди и проклиная Шпока за то, что тот втянул его в такую заваруху. Во всем виноват был Шпок. Сам Ллойд никогда не был так тщеславен, чтобы пойти на что-то большее, чем какая-нибудь мелочевка.
Мало-помалу вопли принести пищу стихли, и Ллойд заподозрил, что не он один по-беличьи утаивал еду про запас. Но еды у него было не много. Если бы он и впрямь верил, что такое может случиться, он отложил бы побольше. Где-то в тайниках его сознания пряталось нечто такое, что видеть ему не хотелось, — словно там, в глубине его мозга, колыхались шторы, за которыми что-то скрывалось, и снизу из-под штор виднелись лишь костлявые, скелетообразные ноги этого предмета. Больше ничего видеть не хотелось, поскольку ноги принадлежали истощенному кивающему мертвецу, имя которому — ГОЛОДНАЯ СМЕРТЬ.
— Ох нет, — произнес Ллойд. — Кто-нибудь должен прийти. Конечно, они придут. Иначе… иначе просто быть не может. Это так же верно, как то, что дерьмо не тонет.
Но он все время вспоминал про кролика. Он ничего не мог с этим поделать. Когда-то еще мальчишкой он выиграл в школьной лотерее кролика с клеткой. Его папаша не желал, чтобы Ллойд держал у себя кролика, но Ллойду как-то удалось убедить отца, что он будет держать и кормить его на свои собственные сбережения. Он любил этого кролика и действительно заботился о нем. Поначалу. Но вся беда была в том, что ничего не застревало у него в голове надолго. Так было всегда, и в один прекрасный день, безмятежно раскачиваясь в надутой камере от автомобильного колеса, подвешенной на засохшем клене, позади их маленького ветхого домика в Марафоне, штат Пенсильвания, он неожиданно выпрямился и застыл, вспомнив про кролика. Он не вспоминал про него уже… ну по меньшей мере недели две. Это просто выскочило у него из головы.
Он побежал к маленькому сараю, примыкавшему к коровнику, — стояло жаркое лето, как и теперь, и когда он зашел в сарайчик, запах от кролика ударил ему в лицо как увесистая оплеуха. Шерстка, которую он так любил гладить, вся свалялась и потускнела. Белые личинки резво копошились в глазницах, в которых когда-то светились симпатичные розовые глазки кролика. Его разодранные передние лапки были все в крови. Ллойд пытался убедить себя в том, что лапки в крови, потому что кролик пытался выбраться из клетки, как оно, несомненно, и было на самом деле, но какая-то темная и болезненная часть его рассудка стала нашептывать, что, быть может, кролик в последнем жутком приступе голода пытался есть самого себя.
Ллойд вынес кролика из сарая, выкопал глубокую яму и зарыл его вместе с клеткой. Его отец никогда не спрашивал про кролика и скорее всего вообще забыл, что у сына