Протокол. Чистосердечное признание гражданки Р.

— А. Я понял про детский дом. Это такой дом, где живут дети без родителей. Нет, мы не строим при тюрьмах детских домов, это очень дорого. Россия — богатая страна, она может позволить себе строить детские дома, нанимать строителей, покупать кирпичи и цемент, обустраивать отопление и электричество, заводить отдельную бухгалтерию, нанимать сотрудников. Мы не такие богатые, нет. У нас эту функцию выполняют такси.

Непонятен ответ. Его долго нам втолковывают. Он сказал — такси? Да, он сказал — такси.

— Ну вот сидит женщина в тюрьме. У неё ребёнок маленький. Он не должен всё время быть в тюрьме, ему надо социализироваться. Но и от матери его отрывать надолго нельзя. Поэтому каждый день к воротам тюрьмы подъезжает такси, забирает ребёнка или детей, которые есть в тюрьме, и везёт их в нормальный обычный детский сад. Там с ними занимаются воспитатели, их осматривают врачи, их учат, они играют с другими детьми. И если возникают какие-то проблемы, их тут же и решают специалисты. А после обеда такси отвозит детей к матерям обратно в тюрьму. Это же лучше и дешевле, правда?

Гениально.

Ну ладно, доктор, хорошо, поехали теперь в настоящую взрослую тюрьму, мужскую. По-нашему будет — строгий режим. Приезжаем. Везде и всегда норовим на входе паспорт сунуть. Вот, мол, мы — сверяйте со списком. А они не сверяют. И вообще паспорта не берут. Зачем? Нас предупредили, что русские приедут. Вот вы русские, вы приехали. Зачем нам ваши паспорта, странные люди.

Сами вы странные, но приятные. А и правда — зачем им паспорта-то наши? Да и нашим тоже — зачем? С днём рождения потом будут по месту прописки поздравлять? Но не поздравляют же.

В строгой мужской тюрьме нас встречает бабушка в вязанной кофте с розанчиками. Домашняя такая датская бабушка, ведёт в красивый конференц-холл, разливает всем кофе по чашкам. Душевная бабушка, отлично, ждём начальника тюрьмы.

Бабушка садится с нами за стол и говорит:

— Добро пожаловать в нашу мужскую тюрьму строгого режима, я её начальник.

Кажется, у кого-то из наших упала чашка.

Я говорю:

— Фру мы счастливы встретить в вашем лице наше лицо. Однако вы нас простите, просто мы не копенгаген вообще. Как складывалась ваша карьера, многоуважаемая фру начальник строгой зоны?

Фру нам отвечает:

— Видите ли, я из очень старой здесь еврейской семьи. Вся моя семья — адвокаты и всякие такие лойерские штучки. И такие все члены парламента. А я всегда хотела работать в тюрьме. Вот пришла сюда простым инспектором и дослужилась.

Обнимемся, сестра.

— А вот скажите, дорогая фру. Вот мы тут сидим по центру тюрьмы. Стены стеклянные, мы видим, что происходит вокруг. Вот я вижу, что идут два человека, весело между собой беседуют. При этом моё некоторое внутреннее чутьё подсказывает мне, что это процесс конвоирования. Один конвоирует другого. Только я не могу разобраться, кто кого. Оба в гражданке, оба без оружия, болтают между собой и даже смеются.

— Ну я же не имею права вам подсказывать.

Вот так с ними во всём. Ты к ним с открытым сердцем, а они тебе — все люди равны.

— А пойдёмте в наш тюремный храм божий.

Отличная идея. С попом поговорим. Идём, заходим в тюремный супермаркет, и лучше вам не знать, что там продают. Но кое на чём, кроме фуа-гра, я сосредотачиваюсь.

— Простите, тут у вас эротические журналы.

— А да, как раз свежие номера.

— Э. А у нас это запрещено.

— Почему?

— Наверное, чтобы не дрочили.

— А что в этом плохого? Это снижает тестостерон и всякую там агрессию.

Надо же, а я и не подумала. Похоже, не я одна. А кстати — почему у нас в тюрьмах запрещена порнуха? Чего такого-то?

Да, про порнуху надо отдельно подумать, а пока идём в храм божий тюремный.

— Здрасьте, девушка… В смысле святой отец? Вы священник? Как к вам обращаться?

— Камилла.

— Простите, вы замужем?

— И трое детей.

Перед нами — перед советской, фактически, делегацией, я так себя и ощущала — стоит девушка двухметрового роста, с зубами, ногами, улыбкой, фактурой, фигурой, в джинсах, в кроссовках, и с накинутой на плечи — как её? Сутаной? Вот с ней.

— Камилла.

Ну то есть много вопросов, помимо: «Вы точно тюремный священник?»

Дальше мы говорим, говорим, говорим, говорим. Мне сейчас кажется, что Камилла была первым в моей жизни священником. Я крестилась самостоятельно в десятом классе, за два месяца до смерти Брежнева, это было нелегко, я долго искала церковь и батюшку, который бы по правде покрестил комсомолку, а по фигу. Не очень повезло, это был просто запретный ритуал. Я как-то сразу во всём этом разочаровалась и больше к церкви близко не подходила. Потом время от времени мы нервно сближались, чтобы снова разбежаться. Конечно, Бог в церкви не живёт, это я теперь точно знаю, я его там долго искала. А вот в тюремном священнике с острова Фюн красотке Камилле он ещё как жил.

И тут на меня снизошло. Я поняла, кем хочу быть, когда вырасту. Я хочу быть тюремным священником. Кстати, может, я ещё успею. Я работаю над этим.

Люди могут верить, во что хотят. Главное — научиться отличать добро от зла и стараться быть хорошим. Я пока не умею, но истово учусь.