Провокация: Театр Игоря Вацетиса

Начинает стучать, и вспыхивает мамба. На этот раз она звучит приглушенно и таинственно. Все присутствующие начинают ритмично двигаться, и постепенно возникает танец. Дядя Боря неподвижно сидит в кресле.

Магдалена(крик). Остановитесь! Стоп!

(Всё встало.) Дядя Боря!

Дядя Боря(открыл глаза, медленно). Я тут. Не следите за мной. Делайте свое дело. У меня полный кайф, ей-богу! Я сижу для завершения композиции. Они же снимают. Если меня убрать, будет пустое место – нарушение мизансцены, и снимать нельзя. Раз я тут был, значит, меня не может тут не быть. Командуйте.

Голос по радио. Ну что, есть силы на танец? Мотор!

Мамба. Общий достаточно элегантный танец. Нет разнузданности. Это танцуют Артисты. Занавес закрывается, а музыка продолжается. Снова открывается занавес. Продолжение танца. Остановилась Магдалена, смотрит на неподвижного дядю Борю. По одному останавливаются другие.

Магдалена(осторожно). Дядя Боря! А? Дядя Боря – а?!

Он неподвижен. Все неподвижны. Темнота.

Занавес

Без башни

Визит интервьюера

Интервьюер приехал оттуда, с бывшей родины, и начал с места в карьер: «Вас ностальгия беспокоит? Скучаете по родным местам?» Он был оживлен, глаза блестели, а я сразу заскучал. Конечно, лестно, что кто-то обо мне вспомнил, что прислали человека, и он нашел меня. В руках у него блокнот, в блокноте записаны вопросы, стало быть, готовился к встрече. Молодой человек в пиджачной паре, галстук на шее. Странно. Сейчас, кажется, уже все в джинсах, а на нем пиджак, пуговицы на рубашке застегнуты до горла. Держит марку! А у нас сегодня жара, под тридцать градусов. Видать, новичок, загранкой не избалован, чувствует себя представителем страны. Я опустил глаза и стал вяло объяснять, что географическая ностальгия теперь уже нонсенс, границы либо не существуют, либо имеют свойство пропускать желающих, любые расстояния преодолеваются скоростью передвижения. От моих длинных фраз стало еще скучнее.

«Но ведь прошлое не может уйти из вашей памяти?»

Он задрал подбородок и поджал губы. Глаза блестели. Кажется, ему действительно было интересно. Нет, нет, симпатичный парень! Видимо, первое впечатление о нем было ошибочным.

Мое прошлое? Мое прошлое, оно во мне, где-то на архивных файлах мозга. Но я не думаю, что его нужно ворошить и тем более предъявлять кому-то. Зачем? Моя родина не потому бывшая, что я нашел себе другую, а потому, что она сама сменила название, прическу, макияж. У нее другое выражение лица. Новые привычки. Абсурдное сочетание, не правда ли, – как это привычки могут быть новыми? А вот именно так и есть! Это жадное, быстрое, талантливое поглощение хлынувшей в страну цивилизации, новые возможности. Глаза изменились, жесты другие, но это от новых костюмов. А есть более существенные вещи – походка, например. Поступки. Тайные желания. Направляющая сила, вектор, так сказать. Тут нового мало. А помоему, так и совсем ничего нет. Об этом я и пишу, про это все пьесы.

Московских моих спектаклей я не видел. Имел возможность, но не хотел засвечиваться. Человек я неуступчивый, требования у меня своеобразные. В России бывал за эти годы неоднократно, но как бы инкогнито. Поверьте, это не гордыня и не хвастовство. Просто полагаю, не та я фигура, чтобы меня ждали, искали, хотели от меня что-то узнать. Критику я переношу плохо. Пожалуй, даже просто не приемлю критику. А поздравления (если бы они были?), ну, без поздравлений можно обойтись. Это результат замкнутой жизни последних лет. В молодости было иначе.

Но вот когда они поехали с «Предбанником» в Германию, я не выдержал – сорвался. Специально слетал в Дюссельдорф и представление поглядел. Там большой зал – около тысячи мест. Там я в серединке и растворился, опять же никому не объявляясь. Когда увидел, что все места заполнены, когда услышал эту русскоязычную массу, внутри которой оказался, и когда на сцене началось, нечего скрывать, сердечко подрагивало. Однако обошлось. Понравился мне спектакль, и актеры, и публика, которая смеется, где надо, и аплодирует и вроде понимает, к чему это все затеяно. Артисты, на мой вкус, превосходные. Молодая героиня совершенно прелестная. И дядю Сережу через столько лет воочию увидел. Постарел, конечно, но мастер есть мастер. В последней сцене публика хохочет, хлопает, а я-то знаю, что дело идет к финалу, а там – исчезновение, смерть, гляжу на него, и у меня слезы на глазах. Хотя человек я не сентиментальный.