ПСС. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты

– Что долго? какъ разъ къ чаю привалилась. Иди, – сказала она, проходя быстрыми шагами мимо Масловой и поддерживая другой рукой раскачавшійся и плескавшій кипяткомъ чайникъ. – Что же, оправдали? – крикнула она, устанавливая чайникъ на полотенце на нарахъ.

– Нтъ, – только проговорила Маслова, садясь подл нея на нары, и тотчасъ же закуривая папироску. Ея туфли сбились на сторону и намяли ей пятку.²²⁷

– Не тужи, касатка, – сказала старуха, утромъ провожавшая ее. – Везд люди живутъ.

Старуха эта была въ ихъ чайной компаніи. Старуха эта, мщанка, судилась за²²⁸ пріемъ краденныхъ вещей. Она развязывала полотняный узелокъ, въ которомъ у нея былъ чай и сахаръ.

– Отбила ноги, я чай?²²⁹

Маслова между тмъ разувалась и раздвалась. Эта камера, съ кричащимъ въ ней народомъ, съ тяжелымъ запахомъ людского пота и дыханія, съ своими голыми нарами казалась ей радостнымъ пристанищемъ посл суда съ прокуроромъ и чуждаго города, по которому она два часа по середин улицъ шагала между конвойными. Она облегчительно вздохнула, какъ добралась до своего мста съ правой стороны отъ двери и, раздвшись, тотчасъ же легла на нары, заложивъ обнаженныя, еще красивыя полныя руки подъ голову. Она закрыла глаза и, несмотря на страшный шумъ и говоръ кругомъ въ камер, – особенно кричала цыганка, бранившаяся съ сосдками въ л

вомъ углу камеры, – забылась и на минуту заснула. Но визгъ цыганки и крикъ многихъ голосовъ разбудилъ ее.

– Что жъ, Любаша, будешь пить? – обратилась къ Масловой, какъ только она открыла глаза, четвертая компаньонка ихъ чая, Маша, двушка, дочь дьячка, обвинявшаяся въ убійств своего ребенка, самый близкій человкъ Масловой. Это была средняго роста, блокурая, съ самымъ обыкновеннымъ русскимъ лицомъ двушка, въ полосатомъ ситцевомъ плать, съ большой косой. Всегда тихая, кроткая, робкая Маша пробыла дв недли въ этой камер и съ самаго перваго прихода своего полюбила Маслову и старалась всячески служить ей и облегчить ей жизнь.

– Чай хорошій. Налить?

– Ну, налей, чтоль, – сказала Маслова, подбирая ноги.

Чайникъ съ двумя кружками и чаш[кой] стоялъ на полотенц, на краю наръ. Съ одной стороны сидла Степановна, закусывая калачемъ, съ другой старуха, пившая съ блюдечка. Маша сидла напротивъ на узл и разливала.

– Чтожъ это они? – спросила Маслова про крикъ въ л

вомъ углу.

– А кто ихъ разберетъ. За надзирателемъ пошли. Не подлили чего то. Да пьяна опять. Хоть бы вино на время въ другую камеру посадили. А то все съ ней вмст. Скучно ей одной будетъ?

– Кому, вину то?

– Оно найдетъ товарищей. Вишь, распваетъ.

И об старухи засмялись; засмялась и Маша. Степановна неодобрительно покачала головой.

Пришелъ надзиратель, что то разсудилъ, кому то пригрозилъ и увелъ съ собой растрепанную и отчаянно кричащую цыганку. Въ камер относительно затихло.

Маслова выпила кружку чая, пола калача, оживилась и стала разсказывать своимъ пвучимъ голосомъ, какъ ее судили, какъ говорилъ прокуроръ и судьи и какъ приговорили ее къ каторг. И какъ только выговорила слово каторга, опять заплакала.

– То то слпые, – сказала Степановна – кого надо осудить, оправдаютъ, кого надо оправдать, осудятъ. Видно, застилаетъ глаза мзда. Будешь²³⁰ еще пить? Я засыплю.

Въ середин чая послышался звонокъ внизу и свистокъ. Это значило – поврка. Вс

вышли въ коридоръ. Вошелъ дежурный офицеръ съ надзирателями. Вс арестантки стали парами, въ два ряда. Второй рядъ клалъ руки на плечи первого ряда. Степановна стала позади Ивановны (старухи, судящейся за пріемъ краденаго), Маша – позади Масловой, и об положили руки на плечи стоявшихъ впереди. Надзиратель перекликнулъ всхъ, сосчиталъ и вышелъ. Двери заперли, внесли вонючую парашку. Теперь надо бъ было ложиться.

Лежали пары тоже вмст: Степановна съ Ивановной, Маша съ Масловой. Вс раздлись и лампу завернули. Прежде чмъ ложиться, вс стали молиться. Ивановна молилась особенно долго. Маслова помолилась своей привычной молитвой: Богородица и Отче нашъ, которымъ она не приписывала никакого значенія, но повторяла по привычк. Маша молилась длинне. Когда Ивановна легла тоже, скрипя на своихъ доскахъ, между ними начался тихій разговоръ, какъ всегда по ночамъ, прежде чмъ засыпать. Такіе же разговоры велись и въ другихъ концахъ камеры. Вс лежали. Не лежала только одна двушка, взятая недавно въ город за воровство. Она зажгла огарокъ въ бутылк

и старательно шила. Она готовила себ новое платье на завтрешнюю обдню. Сидла еще женщина, снявшая рубаху и давившая наскомыхъ.

Спали только женщины дв, три: дурочка и²³¹ толстая жидовка, которыя всегда спали. Остальныя же вс кучками говорили негромко; изрдка слышался смхъ. Пензенская, какъ ее звали, обвиняемая²³² въ участіи въ воровств шайкой, какъ всегда, чахоточно кашляла въ своемъ углу.

Въ кружк, въ которомъ была Маслова, шелъ разговоръ о новостяхъ дня. Вс нынче мыли полы до вечера. Матрена прошлась въ больницу, притворяясь, что родить хочетъ, но ее освидтельствовали, – не приняли. Она сказала смотрителю:

– Рожу здсь, вы отвтите.

– Хоть троихъ.