Птенцы велосипеда

Он казался другим. То, что у Але проколот язык, Давид уже знал. Теперь в губе появилась новая сережка, вокруг дырочки запеклась кровь. Давид какое-то время не выходил с его компанией и теперь невесть с чего ощущал вину за это. На большом перерыве Давид уже полюбопытствовал, сколько Алессандро получил за проверочную по математике. Тот равнодушно протянул ему сложенную контрольную, и этот листок Давида обеспокоил больше погрызанных ногтей и отрешенности во взгляде друга. Раньше тот никогда не допускал таких глупых ошибок, даже с похмелья, даже после бессонной ночи на очередной крыше.

Приглядевшись внимательнее, Давид заметил ссадинку на скуле. Потом, уже сидя на уроке – полускрытый рукавом рубашки синяк на запястье. Стало ясно, отчего Алато не захотел переодеть футболку прямо там, на школьном дворе. Подрался? С чужими? Или с кем-то из своих?

Пока Давид возился с вещами, Але уже исчез. Давид раздраженно дергал замки рюкзака, не слушая оживленно щебечущего Мартино. Он корил себя, что не спросил Алессандро сразу, ничем не показал, что переживает. С одной стороны – это как-то глупо и странно, говорить «Слушай, я за тебя волнуюсь» – словно он ему мать. Кто Давид, чтоб Алато отчитывался перед ним? С другой – делать вид, что все нормально, тоже не годится: совесть грызет, а в голову лезут всякие страхи. И не позвонишь, не напишешь – у Давида нет телефона Але. Потому что ни у кого нет телефона Але.

_____________________

[1] Naso – нос (ит.)

[2] Хамуди – милый мой (ивр.)

[3] Каньон – ТЦ (ивр.) от корня на котором строится слово «покупать» – ликнот.

[4] Трисы – внешние рольставни от ивритского «трисим».

[5] Хабибин – милые, любимые (араб.)

[6] Баклауа – можно перевести с арабского прямо, как «пахлава», но на деле это не она) сладость, в общем.

-5-

– Сабаба-а!

– Non cosi[1]!

– Давай, ну?! Нико!

Виола смотрела, как дети, высунув языки, старательно сворачивают тонкие полоски цветной журнальной бумаги, которые нарезали им старшие мальчики. Из кривобоких, клеенных бусин должны были получиться подарки для Паолы и Виолы ко Дню Матери[2]. Изначально Ноа с Нико хотели сделать все сами, но «ведь это же ничего, если ты поможешь совсем-совсем un pochino[3], мамочка?»

Это непросто: нужно сначала всем сердцем самой поверить, что у ребенка получится, и лишь после этого донести это до него. Убеждать продолжать попытки, подавляя собственное желание вмешаться, подправить, сделать лучше, сделать ЗА НЕГО. Трудно. Зато после десятой, но удачной попытки – какая чистая радость наполняет сердце!

– Мама, подержи.

– У тебя есть вторая рука, Ноа, – мягко заметила Виола.

– Тогда уходи, а то я отвлекаюсь! – важно подняла брови девочка, помахивая перемазанными в клею пальцами.

– Но я же молчу.

– Когда тебя нет, то я сама. А когда есть, то сразу хочется вместе.

Виола расхохоталась и подобрала непослушные кудри дочери, стянула их резинкой, снятой с собственных волос.

***

Бесполезно строить теории мироустройства, если реальность тут же, словно в насмешку, топчет их каблуком. Виола быстро отучилась чему-либо удивляться, отучилась судить.

Раз в полгода к Петьке приезжала из Тель-Авива красотка с большой грудью под рабочим именем Джоанна. Джоанна не говорила по-русски, потому была молчалива. Быстро и технично обслуживала, или, как выражались девочки, «начпокивала», тридцать клиентов в сутки, вызывая в остальных работницах нечто, похожее на восхищение. Джоанна была весьма целеустремленной, работала полный месяц, потом снова пропадала на полгода. Муж девушки прекрасно знал, куда и зачем она уезжает.

У всех девочек имелись имена для работы – часто вычурнее и красивее настоящих. Виола наоборот, взяла себе простое: Ирина.

Девушку, запоем читающую книги между клиентами, звали Ника. Казалось, она живет в тех выдуманных мирах, о которых читает, а работает, мысленно оставаясь там. Что же, у каждого свои способы справиться со стрессом, но стопочка книг в борделе смотрелась странно и даже трогательно. Ника еще и рукодельничала: Виола помнила фото улыбающейся кудрявой девочки и вышитые цветы, которые Ника пустила расти по платью для своей восьмилетней дочери, чтобы сделать его роскошнее. Могла бы купить расфуфыренный, осыпающийся блестками китайский наряд, но предпочла изделие собственных рук.

Ника превысила свою обычную дозу на дискотеке, ей стало плохо. Хозяева заведения побоялись огласки, вывезли девушку подальше и выбросили у трассы умирать. В Петькиных квартирах шептались о ребенке, оставшемся сиротой.

Работать шлюхой нелегко, а кто скажет «нет» – никогда не работал. Рано или поздно захочется облегчить себе задачу, замазать, стереть хоть часть реальности. Хоть на миг… Но перед глазами Виолы маячила забытая книга и моток ниток. Наркотический дурман коварен: может скрасить пару часов или оборвать целую жизнь. А Давид не должен остаться сиротой. Ни за что. Виола была непоколебимо трезва и не позволяла себе сходить с ума, ее держало на плаву осознание, ради чего, вернее, кого она это делает.