Птенцы велосипеда

– Ничего, – быстро сказал Давид, покосившись на силуэт сидящего на качелях Розарио.

Мартино раздул ноздри, внезапно схватил край Давидовой рубашки и дернул к себе.

– Ты воняешь этой дрянью. Ты был с ним?! Опять? Ты хоть слышал, что про него говорили?

– А ты и рад слушать! – вырвал рубашку Давид.

– Я не специально, все об этом трещат! Это опасно! Ты что, хочешь в тюрьму?!

– Я ничего не делал, мы просто разговаривали!

– Да кто с Эспозито рядом постоит – на того уже можно дело заводить! Ты знаешь, сколько у него приводов в полицию?

Давид ощутил горький гнев, поднимающийся из самого нутра. Они сговорились, что ли, сегодня довести его?!

– А ты знаешь, как он живет? – глухо проговорил он. – Есть вещи похуже полиции. Тебя когда-нибудь выгоняли из дому?

– Может, было за что? – неуверенно усмехнулся Мартино.

Давид подскочил к нему вплотную и прошипел в лицо:

– В семь лет?! Ему было семь лет!

И он вывалил все, все, что знал: о том, что Эспозито живут на гроши; что ни Але, ни его сестра нахрен не нужны собственной матери; как она, придя домой, запирается от них, а маленькая дочь плачет, стучит кулачками в дверь и зовет ее, пока не охрипнет; о бесконечных мужиках, для которых только и открывается эта гребаная дверь; о таблетках от депрессии, что раскиданы по квартире. Говорил и сжимал кулаки: если Мартино сейчас скажет хоть что-то – не важно что, – Давид ему просто врежет и уйдет куда-нибудь подальше, может, заберется на какую-нибудь дурацкую крышу, потому что невозможно, невозможно же…

– Когда его нашли на улице полицейские и привели домой, она сказала, что ничего этого не было! – кричал он, вцепившись в ошарашенного его напором друга. – Они поверили ей, не ему, ну потому что – кто поверит первокласснику?!

Давид разжал руку и отступил, отвел взгляд со смятого пятна на футболке Мартино. Перед глазами все плыло и очень хотелось пить.

– Но если все так, – робко начал Мартино, – тогда надо обратиться в соцслужбу! Чтобы лишить ее родительских прав. Надо рассказать учительнице, – уверенно закончил он.

– Ты сдурел? – резко обернулся Давид.

– А что? – распахнул глаза Мартино, – нельзя же оставить все так! Учительница должна что-то сделать.

– Ты думаешь это так просто? Щелк – и готово?! – Мартино смотрел с недоумением, а Давид никак не мог подобрать слов, чтобы выразить свои спутанные мысли. – Не лезь в это, вдруг будет еще хуже! Думаешь, он сам не смог бы, если бы хотел? Лучше какой-то родитель, чем никакого. Вдруг их с сестрой разлучат? И это я буду виноват…

Страх окатил Давида холодной волной. Какого хрена он не держал язык за зубами? Хотел защитить, а в итоге выболтал чужие тайны. Алато доверял ему – возможно, единственному из всех! А он его подвел, да еще так. И разболтал не кому-нибудь, а Мартино, у которого язык только во сне отключается, и то не полностью, если верить рассказам Розарио!

– Не смей, слышишь? – безнадежно шептал он, чувствуя сухость в сорванном горле. – Не надо…

– Да успокойся, – утешал его перепуганный Мартино. – Еще ничего не случилось. Лучше домой пошли. Поздно же…

И Давид с отвратительно холодной, трезвой отстраненностью понял, что и правда: поздно.

***

Давид плескался в душе непривычно долго, Виола успела собрать все разбросанные игрушки и даже отобрать целый мешок чужих, чтобы утром забросить Паоле. Спать очень хотелось, но уйти, не поговорив перед сном с сыном, она не могла. Он вернулся с улицы сам не свой, а значит, предстоял разговор. Обычно Давид рассказывал о том, что его волнует, не умел долго держать в себе. А Виола умела ждать.

Из окон шелестела прохладная ночь. Слышался гул далекого перекрестка и лай собак, шаги запоздавшего прохожего на площади. Мирное место посреди большого, шумного города.

Наконец, она услышала, как скрипнула кровать в детской. Ноа уже спала, Виола тихо постучала и вошла, присела на постель сына. Он молчал, глядя на сетку под матрасом Ноа, на которой были развешаны цветные брелки и старые мелкие игрушки, с которыми Давид был не в силах расстаться даже в свои пятнадцать. Виола погладила его по волосам, по выглянувшему из-под одеяла плечу.

– Расскажешь? – наконец, шепнула она.

Давид вздрогнул, помотал головой, но повернулся на бок и зарылся в ее руки лицом.

– Мне стоит волноваться?

– Нет, – тихо сказал он. – Мам… можно потом? Не заставляй меня.

Виола ощущала ладонью, как двигаются его губы.

– Когда это я тебя заставляла? – изумилась она.

– Ну, – вздохнул Давид. – Ладно, не заставляла, но… я не могу сейчас.

– Хорошо. Просто знай, я рядом. И я всегда на твоей стороне.

***