Птенцы велосипеда

[8] Кипа – традиционный еврейский мужской головной убор. У христиан мужчина оказывает уважение Богу, снимая головной убор, у иудеев – нося его.

[9] Кампания (campagna) – кроме того, что этим именем назван один городок и большой регион Италии, так называют любую сельскую местность на равнине.

-10-

Они лежали на берегу По, спину холодил сырой песок. Солнце утихомирилось, остыло и уже садилось за облака, в камышах резко пищали лысухи. Возвращаться в раскаленный за день дом не хотелось, несмотря на полчища комаров.

Мартино рассказал Давиду, что руководство факультета, узнав о случившемся, перенесло программу Рашель Фаладжи в самый конец, хотя она тогда плакала и говорила, что вовсе отменит сдачу. Но, к счастью, не прошло и получаса, как Давид нашелся. Рашель опять ревела – уже от облегчения – и обнималась с близнецами. Перед самым выходом на подиум Заро потерял линзу и вытащил вторую, чтобы голова не кружилась. А после чуть не рухнул с края, сослепу перепутав полосу света с границей ступеньки.

– Но так-то нормально все прошло… Я почти ничего не помню, только как меняли шмотки и как Рашель мне треснувшую губу замазывала – рассеянно закончил Мартино.

– Ей хорошую оценку поставили в итоге?

Мартино угукнул и перевернулся на живот, на спине сверкнули слюдяные чешуйки. Давиду неохота было расспрашивать еще – такая навалилась теплая лень. На ноги плескали частые мелкие волны. Сам Мартино тоже, видимо, исчерпал запасы болтовни и теперь молчал, разглядывая ползущего по травинке мураша.

– Она меня поцеловала.

– А? – повернул голову Давид.

– По-настоящему. – Мартино посмотрел на Давида, спрятал лицо в локти и пробубнил: – А потом… и все остальное. В кладовой, где вещи висели.

– Правда?! Обалдеть!

Давида распирало от любопытства, но Мартино все еще дышал в песок, не хихикал, не стремился вывалить подробности… В общем, это не было похоже на то, как должен выглядеть подобный разговор. Поэтому растерявшийся Давид задал другой вопрос:

– Но это же, вроде, незаконно?

– Почему? Мне же пятнадцать[1]! И вообще, мне плевать, – Мартино вскинул голову, посмотрел на друга почти со злостью. – Рашель уедет через двенадцать дней, насовсем уедет, в Касабланку! – он сел, обхватил колени руками, глядя на реку. – Потом, наверное, попробует в Париж – ее туда позвали на стажировку. Из Милана билет стоит всего сорок евро, я проверял.

Давид сел рядом. Мартино поймал его обеспокоенный взгляд и снова закусил губу. Аккуратно стер с плеча приставший песок.

– Я сегодня опять у нее был.

– И что?

– Ну… да, – усмехнулся Мартино.

– Прямо дома?! – ахнул Давид. – Не боишься? Твои родители…

– Не узнают, – перебил Мартино, – Даже Заро знает только, что мы целовались, – он вздохнул. – Рашель такая легкая… Маленькая. Красивее всех на свете. И никто не догадается… ты же не пойдешь стучать!

От полувопросительного тона стало обидно, как и от недоверчивого взгляда. Давид встал, отряхнулся и начал одеваться. Мартино поднялся следом.

– Я же сам этого хочу, я ее люблю, понимаешь?

– Ага, – отозвался Давид, завязывая шнурок. – Только это же… на двенадцать дней? – он поднял голову и встретился с яростным взглядом Мартино.

– И что, теперь не любить совсем?!

***

Часы показывали всего десять минут одиннадцатого. Ноа уже спала, дом был прибран, а еда назавтра приготовлена. Виола бестолково кликала по названиям фильмов из списка «на просмотр», который удлинялся гораздо быстрее, чем укорачивался. Но сосредоточиться хотя бы на прочтении аннотаций не получалось – на душе было как-то муторно. За окнами нарастала черная, гулкая ночь, сочилась в дом. Может, это всего лишь отголосок недавно пережитого. Может, это несогласие с фактом, что ее мальчик вырос и скоро придет пора отпустить его насовсем – несогласие, с которым ей, как педагогу, нужно бороться. Может…

Виола очнулась у дверей. Накинула спортивную кофту, сменила шлепанцы на слипоны. Они с Давидом покупали их в один день – голубые слипоны унисекс, такие мягкие и удобные.

Пусть глупость, пусть. Но отбросить странную, неуклонно растущую тревогу она не могла.

– Паола, мне нужно уйти ненадолго. Ты не согласишься присмотреть за Ноа? Она уже спит, я оставила дверь открытой.

– Что такое? – насторожилась Паола, запахивая халат. – Что-то с Давидом?

– Нет. Не знаю…

– Иди, конечно, иди, – засуетилась подруга, – если надо, я возьму малыша и посплю у тебя на диване. Все будет хорошо, звони если что, я тут.

– Зачем же на диване, когда есть кровать, – слабо улыбнулась Виола.

Необъяснимое предчувствие беды заставляло ускорять шаг. Она вынула телефон, посмотрела на экран. Позвонить и снова выставить себя чрезмерно заботливой наседкой? Виола набрала номер. Давид не ответил. Это ничего не значит. Среди веселящейся молодежи шумно и он не услышал звонка. Позже перезвонит.

Она дошла до парка, прислушалась к шелесту ветвей за оградой. Там мирно. Туда – не надо. Виола развернулась и углубилась в сплетение улиц, не представляя, куда, собственно, идет. Миновала проспект. Снова вошла в лабиринт переулков. Прохожих не было, только летучие мыши метались вокруг фонарей.