Птичка на тонкой ветке

— Тебея самапо дарок! — со значением провозгласила Ассамато, потупливая и вновь широко открывая голубые очи, и опускаясь на колени всеми четырьмя нижними конечностями. — Акто менясю давызвал?.. А-ат-вечай!!! — добавила она.

Тут стало видно, что на спине её, там, где у лошадей полагается седло, приторочены сумки. В чехле угадывался самострел, два других объёмистых колчана были набиты стрелами и дротиками. Помимо этого, в арсенале Ассамато присутствовали два скрепленных вместе, окованных металлом посоха, набор хлыстов, короткий меч и свёрнутая в рулон кольчуга.

— Боевая дама! — уважительно сказал Леонтий.

— "Шведрусский колет, рубит, режет!" — Бойбар Абанов крикискрежет! — продекламировала Ассамато.

— Та-ак, а это вновь из Пушкина! — догадался писатель. — Правда, цитирует как дошкольница. Надо же. "Бойбар Абанов"…

— Такэто! Выдэ Борн! — сказала кентавриха, не отводя от рыцаря глаз. — Число, веса, горьки, кактёрн!

— О Господи… — простонал сэр Бертран. — И это она знает…

— Ну, ты сам скажи ей что-нибудь! — не выдержал Тинч. — Всё-таки, это ты её сюда вытащил!

— Я её боюсь… Она… Она такая большая!..

Ассамато лукаво улыбнулась и похлопала себя ладонью по серому в яблоках крупу:

— Мояиюлька, любитконятво, его! Яйты, яйтвойвер ныйскакун!

— Что она говорит?

— Это очень просто, — объяснил Леонтий. — Брачную ночь вы проведёте втроём: ты, она и твой верный конь. А как же, по-твоему, появляются на свет кентавры? Наверное, так, как это изображал великий Ропс…[5] Да, а заднюю её часть зовут Июлька, и ей очень нравится твой боевой скакун.

— Ненавижу, — прошептал Бертран. — Уйди от меня. Чудовище. Монстр!.. Уйди прочь!

— Поче, муты… — она отстранилась и всхлипнула. — Тыго, нишьменя?..

— Пойди прочь, я тебе говорю! Страшилище!

— Так нельзя, сэр рыцарь, — подал голос Тинч. — Ты пригласил её, а теперь?

Медленно, медленно она поднималась на ноги, утирая слёзы прядями своих великолепных волос.

— Вон! Пошла вон! — сэр Бертран терял терпение.

— Трус! — коротко бросила она.

— Ты ещё будешь оскорблять меня, дрянь… — и лезвие меча сверкнуло между ними. Но не успели вмешаться друзья, как посох Таргрека просвистел в вечернем воздухе и ударил раз, и два, и три… Меч отлетел в кусты, а сэр Бертран де Борн лежал на земле, надёжно прижатый копытом, и острие посоха касалось его горла.

— Ай, щёй, дурак! — презрительно возгласила она. И прибавила:

— Инес, мей! Итьзам, нойследом! Ато какдамко пытом!

И, всхлипнув, побрела, пошла, побежала прочь…

— Ассамато! — одновременно закричали Леонтий и Тинч. И конь Бертрана, ковыляя на стреноге, тоже призывно заржал ей вослед:

— Гуи-гн-гнм!..

Долгое пронзительное ржанье ответило из темноты. Затем всё стихло.

— Нехорошо получилось, — сказал Леонтий. — Впрочем, так бывает часто. Вначале ты обожествляешь её, и пишешь ей стихи, и даришь цветы. Потом, когда выясняется, что она — живая, из плоти и костей, и со своими взглядами, странностями, тайнами… Внутри каждой женщины сокрыт свой монстр…

— Порауж, инамидтиспать! — отрезал де Борн. — Тьфу ты! и говорю как она! Надо бы привязать коня, да покрепче… Да-да, конечно, нам было бы так хорошо заночевать вместе, она же тёплая!..

— А вы и в самом деле большо-ой дурак, сэр… — покачал головой Тинч. — Вот, гляди! Не узнаёшь?!

Изображённое на бумаге лицо было точь-в-точь таким, какое они видели только что.

— Странно… — прибавил Тинч, внимательно осматривая портрет. — Или это костёр так освещает… Мне кажется, я её видал когда-то.

— Вот и женись на ней сам, если хочешь! — буркнул рыцарь, протягивая руку за куском мяса.

Спать легли молча.

2

— Птичка, странная птичка… Леонтий! Она следует за нами… Вон, видишь, она присматривается к нам с веточки кустарника!

— А, вон та? Розовая грудка, синяя головка, пёстренькая спинка? Это зяблик…

— Так это и есть зяблик… Какой доверчивый, смешной. Красивый!.. А у нас, у моря — всё каюхи да бакланы…

По предложению Леонтия, как оказалось — бывалого походника, они спускались вниз по оврагу. "Овраг, рано или поздно, приведёт к ручью, ручей — к реке, а где река, там и люди…" Неприятность оказалась в том, что Леонтий быстро стёр ноги в своих сандалиях, и де Борну пришлось уступить ему место в седле. Вдобавок, Леонтий всё-таки простудился этой ночью, и поминутно кашлял и хрипел в своём спортивном костюмчике.

— Как его зовут, твоего скакуна, кха-кха?

— Караташ, то есть Чёрный Камень. Сарацины не любят вороных, и этого жеребёнка уступили за полцены.

Пологий распадок, как и ожидал бывалый в лесах писатель, вскоре перешёл в явно натоптанную тропинку, к которой со всех сторон сбегалось множество тропинок поменьше.