Птичка на тонкой ветке

"Моя сеньора!Только ВамИз многих, многих, многих Дам,Что резво скачут по лесамИ рыцарей пленяют,Вам первой стремя подаюИ, посылая песнь свою,В ней рифмы лучшие солью…Зачем? И сам не знаю.Здесь, в дальних странах (вот ведь смех!)Храню я тайное от всех —Букетик иван-чая,Что на опушке леса рос…(Из Ваших выпал он волос.)Зачем он мне? Не знаю.Как мне не по сердцу Восток!Когда б не вероломный Рок,Когда б не цель благая,Когда б не воля Короля…

Мне снятся Севера края,Леса…Зачем? Не знаю.И не понять подавно мне,Зачем, в тумане, при лунеВас лесом провожая,Я пел, шутил, играл с огнём,Стремясь забыть, что мы — вдвоём…Боясь обмолвиться о том…О чём? Увы, не знаю…Прости, Господь Создатель,Я — не завоеватель…"

Всё это время я без устали перетаскивал к костру сухие ветки и стволы, приносимые из темноты неутомимым Тинчем.

— А она мне отвечает… — услышал я голос де Борна.

"Сеньор!Быть может, Вам не в такт,Ответить мне придётся так:Вольно Вам, постучавши в дом,

Просить неведомо о чём,Лукавя искренне притом,Строку с строкой слагая…И тут же — в дальние края?Причём здесь воля Короля?Вы — как дитя, что, нашаля,Из дому убегает.Вам сердце молвит: "не молчи!"?"Ищи слова, ищи ключи,И рифмы, точны как мечи,И слоги — пламена в ночи…"(О Вас ещё расскажут!),Ваш яркий стиль — победный горн!..Мой Бог!Так это Вы, де Борн,Чьи словеса горьки как тёрнИ точно так же вяжут?Ах, наноситель горьких ран,Наивозвышенный Бертран,

Чей язычище как таранЯзвит мои ворота!Что за слова Вы пели мнеПри той, при глупой, при луне?Осталась я сыта вполне,И повторенья их — вдвойнеНе хочется чего-то.Как благородно пылки Вы!Как избегаете молвы!Как Вы честны, как Вы правы,Как праведна дорога!Ко мне ж… повадился, увы,Один виконт без головы,Ах, не блистает он, как ВыИзысканностью слога.Из тех он, кто в слепом бреду,Весенним соловьём в садуГотовит яды на меду,Кому в аду сковородуНазначат не от Бога…

Он замешает на ходуПосконных слов белиберду…(Вам хватит рифм на это "ду"?)Шепнёт он мне: "Пойдём?.."Пойду.Нам надо так немного.И — не судите строго…"

— Кому это "ему"? — спросил Тинч, выходя к костру. — Пожалуй, довольно, Леонтий. До утра дров точно хватит, а там… поглядим по обстановке. Уф!..

Мы присели к огню. Сладкий, дурманящий запах мяса со специями тянулся от костра.

— Да ты, прекрасный сэр, оказывается, мастер не только вирши складывать! — с радостью удивился Тинч.

— Олений бок с зеленью, — прищёлкнул языком молодой рыцарь. — А еще половина бурдюка с прекраснейшим басконским.

— Скажи, Бертран, — спросил его Тинч, присаживаясь и протягивая к огню ладони. — А эта… твоя Гвискарда… я не понял. Твоё послание и учтиво, и не навязывает ей никаких обязательств. Она же отвечает тебе столь невежливо…

— Это не она отвечает, — объяснил сэр Бертран. — Это я, за неё отвечаю сам себе.

— То есть, как?

— Видите ли, друзья мои. На самом деле (не враньё!) я не видал, друзья, её, и даже на портрете. Хотя, конечно, верьте мне, я с вами искренен вполне, прекрасней этой пэри мне не отыскать на свете.

Он никак не мог расстаться со своими рифмами.

— Хм… А как же… Ну-ка, ну-ка. Какова она, хотя бы внешне?

С этими словами Тинч вынул из кармана плаща самый настоящий журналистский блокнот и карандаш: