Пуговица Дантеса

Произошло это вскоре после помолвки. Появление барона на пороге дома на Мойке не сулило ничего хорошего. Так оно и оказалось: Геккерен явился, чтобы нанести очередной удар. Бил в самое слабое место – в Натали, – прекрасно понимая, что одновременно поразит обоих. В руках посланника оказалось письмо Дантеса, адресованное Наталье Николаевне, в котором француз заявлял, что он «отказывается от каких-либо видов на неё».

Паук торжествовал: уж он-то прекрасно понимал, что значило это уничижительное письмецо для Пушкиных. То было неприкрытое оскорбление четы.

Неужели всё сначала?!

* * *

21 ноября, в тот самый день, когда должна была произойти дуэль на Парголовской дороге, Александр Сергеевич написал два письма. Первое – барону Геккерену-старшему; второе (официальное) – начальнику III отделения графу Бенкендорфу[51]. В истории пушкинианы они навсегда останутся как неотправленные письма Пушкина.

Сразу оговоримся: копий вокруг этих писем сломано столько, сколько, пожалуй, не ломалось вокруг всего творчества великого поэта. Дело в том, что одно из них (барону Геккерену) было уничтожено. Причём самим автором. Адресованное же Бенкендорфу оказалось обнаруженным жандармами сразу после гибели поэта в его личных вещах во время посмертного обыска.

Итак, начнём с первого, в адрес голландского посланника. Известно, что Пушкин это письмо разорвал, и лишь небольшая его часть частично была расшифрована. После того как, несмотря на мировую, имя Натальи Николаевны Пушкиной стараниями Геккеренов стало втаптываться в грязь, поэт пришёл к выводу что пора, наконец, показать истинные лица негодяев перед обществом и перед Двором.

Что для этого требовалось? Не так много – громкая дискредитация посланника и его приёмного сына, пользовавшихся в Петербурге немалым уважением. Низкой анонимке Пушкин решил противопоставить открытое письмо.

Письмо Геккерену должно было стать обвинением барона в лицемерии, лжи и трусости. В нём же Пушкин обвинял голландца в составлении низких пасквилей. Там же он высказал посланнику всё, что думал о его приёмном сыне. И поэт имел на это полное право – сказать о них то, что другой бы просто никогда не осмелился. Пусть узнают себе цену, посмотрев со стороны…

«Я знаю автора анонимных писем, – сказал в те дни Пушкин В.Ф. Вяземской, – и через неделю вы услышите, как станут говорить о мести, единственной в своем роде; она будет полная, совершенная; она бросит того человека в грязь; громкие подвиги Раевского – детская игра в сравнении с тем, что я намерен сделать…» [31]