Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь

Он пожал плечами и плавно удалился, будто кинокамера отъехала, – превратился в маленькую черную точку.

* * *

Утром я вскочил раньше обычного. Умылся, тщательно выбрил щеки, надел новую белую сорочку (раньше я ходил в вылинявшей футболке, под форменной курткой ее все равно не было видно) и синие джинсы. Вместо сандалий надел туфли. Придирчиво осмотрел себя в зеркало. «Ну чисто жених!» – будто услышал насмешливый голос со стороны. Я причесался и только теперь заметил, что давно не стригся – выгоревшие волосы рассыпались по плечам, лицо и шея были слишком смуглыми. Но в общем – очень даже ничего. По крайней мере, из глаз исчезла пустота, которую раньше прятал благодаря рюмке коньяка. Но теперь он не понадобится, это точно!

Я вышел на улицу, и дорога до отеля не показалась мне унылой и обыденной. Цветы в кадках умиляли, встроенные в стены стеклянные альковы со статуей Пресвятой Девы радовали глаз. Я здоровался со всеми, кто попадался мне на пути в этот ранний час – с зеленщиком Кристофером-малышом, с разносчиком газет Питом-семиэтажным, с Эвелин Сурима, медсестрой нашего округа, и все они приветливо кивали мне в ответ. И я чувствовал, что люблю их. Как любят то, с чем вскоре будут расставаться…

В подсобке еще никого не было. Я решил не дожидаться утренней поверки. Господин Николас поймет, что я на посту, увидев, что моей тележки нет. Я накинул куртку и вышел в коридор – вызвать лифт.

Сердце мое колотилось предательски громко. Как и было задумано, я оставил тележку в конце коридора, сунул вниз куртку и подошел к заветной двери. На всякий случай я держал в руке карточку-ключ. Постучал. И непроизвольно сделал шаг назад. Через минуту постучал увереннее и громче. Посмотрел на ручку двери – на ней не висело никакой таблички. Еще одна попытка. И снова – тишина.

Тогда я сунул карточку в отверстие и толкнул дверь. Быстро вошел в номер и огляделся. Номер был пуст. Повсюду виднелись следы поспешного отъезда: валялись какие-то бумажки, стояла чашка с недопитым кофе, на кровати лежал смятый банный халат. Постель не была застелена, как раньше. Очевидно, собирались впопыхах. Так бывает, когда самолет вылетает часов в шесть утра и клиенты боятся проспать. Если самолет в шесть, значит, она встала в три, а в четыре за ней пришло такси…

– Все! Это – все. Спокойно, – сказал я себе, но сердце мое начало давать сбои. – Все, кретин! Возьми свою тележку и убирай. Завтра тут будут другие…

Пока я брел в конец коридора за тележкой и надевал куртку, дыхание мое восстановилось. А когда наглухо застегнул последнюю пуговицу – эта привычная вторая кожа вновь сделала меня непроницаемым.

«Это конец!» – проносилось в моем мозгу.

Я начал уборку. Сгреб белье, бросил его на нижний ярус тележки, выдраил ванную комнату, пропылесосил полы, протер окна, вытер пыль с телевизора… Пооткрывал тумбочки. В ящике перед зеркалом обнаружил книгу.

Конечно, она забыла ее. Или оставила специально. Мне уже было все равно. Еще один взмах ножа… Пора бы привыкнуть. Я положил книгу в карман куртки. Теперь она не имела для меня абсолютно никакого значения. Партия закончена. Я проиграл. И она знала это заранее.

Я быстро справился с работой на своем этаже, переоделся, сунул книгу под мышку и пошел через центральный холл. Я ничего не хотел узнавать, даже если бы на «рецепшине» сидел мой приятель Скот Вайль. Но ноги сами несли меня к парадному входу.

Было около одиннадцати часов. Из лифта вышла группа туристов и направилась к стойке с багажом, которую вывез из другого конца зала носильщик. Это были отъезжающие. Среди них вдруг мелькнуло платье песочного цвета… Неужели?! Неужели силы небесные дали сбой и что-то изменили в ходе событий?

Я, как оглашенный, подскочил к женщине, которую видел тогда в баре, в Асри…

– Могу я чем-нибудь помочь, мэм? – сказал я, указывая глазами на ее чемодан. Но это все была шелуха – и «мэм», и «помочь». Я хотел услышать ее голос, остановить…

– Что случилось? – спросила дама на английском, а потом так же обратилась к кому-то из своих. Я сообразил, что произнес фразу на своем родном языке, который тут никто не мог знать…

– Простите, – пролепетал я., – Все хорошо (all right!), нет проблем (no problem!), извините (excuse me!)…

Я раскланялся. Дама пожала плечами и отвернулась. У нее были прозрачные глаза, острый носик и совершенно белые ресницы, как у новорожденного поросенка…

* * *

– Что-то тут не так, – подозрительно посмотрела на меня миссис О’Тулл, когда я вернулся домой. – Вы что, даже обедать не ездили?

Я только махнул рукой. Глаза мои снова были пусты, как у сфинкса. Я уныло вернулся туда, откуда выходил утром, полный надежд. Снова лег на кровать. И словно закачался на поверхности волн – они накатывали на меня то горькие, то соленые, то… сладкие. Я пытался смириться, думать обо всем происшедшем отстраненно. У меня было бескрайнее поле для фантазий…

Теперь я никогда не узнаю, кто она, откуда, какого цвета ее глаза, какой голос и сколько ей лет.