Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь

Но вдруг я понял еще одно: она давала мне шанс быть настоящим мужчиной – самому принять решение и выполнить его. И это решение не должно зависеть ни от кого. Решение в чистом виде. Здесь я бы мог свозить ее на Гозо. Мы бы погуляли, наполненные симпатией друг к другу или же – влюбленностью (кто знает?), которая щедро была бы приправлена обыкновенной романтической мишурой – остров, море, чайки, свечи, вино…

Очевидно, ее, как и меня, поджимало время, шло следом, наступая на пятки и тяжело дыша в затылок. Вино, свечи и лунная дорожка были не для нас…

«Я понял тебя, – думал я уже совершенно спокойно. – Ты действительно настоящий друг. Ты знала, что мне нужно, но ничего не навязала одним только видом своих глаз, волос, всего, что есть в тебе хорошего и завлекающего. И ты поступила честно».

Я еще немного посидел, наблюдая за тем, как розовеют облака. Я думал о деле: у меня были кредитные карточки, приличная сумма на счету. Вся бумажная волокита займет пару недель. Ее будет немало, но меня это не пугало.

Я лег. У меня оставалось два часа на сон. Нормальный, крепкий сон, которым спит человек после честного трудового дня, когда совесть его спокойна и чиста, а наступающий день будет наполнен смыслом. Я спал и впервые не боялся проспать.

Может быть, я даже улыбался во сне…

* * *

…Я не знаю, как все сложится дальше. Я стою в начале дороги, на которой где-то вдали белеет снег.

Я знаю, что ветер ударит мне в лицо, может быть, собьет с ног, а половина человечества сочтет меня полным и законченным идиотом. Но я должен двигаться, чтобы чувствовать ветер и ночь. Я возвращаюсь.

И еще. Я хочу поднять трубку телефона и набрать эти семь цифр…

Шестая дверь

Я отлично помню день и тот самый момент, когда появилась на свет. И пусть тысячи говорят, что такого не может быть, но я-то знаю, что один из этой тысячи меня прекрасно понимает.

Помню: вначале было море. Его пространство – мягкое и обволакивающее, как глицерин, было пронизано голубыми лучами, в которых двигались золотистые пузырьки. Они приятно щекотали кожу, наполняя ее воздухом и подталкивая к поверхности. За гладкой кромкой воды была такая же ровная полоса воздуха. Подхваченная золотыми пузырьками, я легко оказалась в белом пространстве, даже не успев сообразить, что стихия переменилась. Воздух был легок и прохладен, как молоко. Но этот слой показался мне совсем не интересным, как чистый лист бумаги, и я устремилась вверх. А наверху был лес. Вернее – только кроны гигантских деревьев (за какую твердь цеплялись их корни, мне было неведомо). Раскидистые лапы – сине-зеленого насыщенного цвета – тянулись вширь, как, бывает, тянутся от края до края неба грозовые облака.

Помню: лететь между ветвями было весело. И вообще, летать – вот что было самым замечательным из всего приключения. Чем выше я поднималась, пронзая густые заросли, тем больше сгущался свет, пока наконец не наступила полная темнота. Очевидно, я входила в следующую стихию. Но какая она и что в ней есть, кроме пугающего влажного мрака, я не поняла – ночь сгустилась, и я практически ослепла.

Помню: долетев до границы лиственного пространства, ощутила сопротивление некой невидимой мембраны и хотела было повернуть назад, но внезапно яркий, совершенно нездешний и незнакомый мне свет – свет-нож, свет-кнут – полоснул по глазам, а густая патока незнакомого воздуха насильно втекла в ноздри, как будто я втянула ими майский мед вперемешку с сосновыми иглами…

Отчетливо помню острое желание вернуться обратно – в кроны, в молоко, в воду…

Дальше – провал, пустота. Я больше не могла ни летать, ни плавать.

Но удивительное свойство памяти осталось со мной. И поэтому я так же отчетливо помню, что первую Дверь я нарисовала, когда мне едва исполнился один год.

Конечно, это была не дверь, скорее неровный полукруглый росчерк на обоях.

– Смотрите-ка, да она рисует! – сказал кто-то в комнате.

– Ну вот, мы уже не только научились ходить, но и умеем безобразничать! – отозвался другой голос.

– Ничего, сейчас возьмем ластик и… – добавил кто-то третий.

Передавая эти слова, я, конечно, лукавлю, ибо могла уловить только интонацию, с которой они произносились. Но одно могу сказать наверняка: она была умилительной.

Как бы там ни было, я знаю, что этот росчерк на стене был Дверью. Как знаю и то, что уже с момента рождения меня обуяла эта навязчивая идея (насколько, конечно, это возможно в понятии ребенка) – найти Дверь, за которой был бы ТОТ воздух, ТОТ лес и ТО море. Я просто хотела вернуться. Но – куда?..