Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь

Мое первое вранье связано со смертью. Теперь я знаю точно, что дети думают о ней, почти так же, как и взрослые. Однажды, когда бабушка была еще жива, мне приснился сон о том, что ее не стало. Проснулась я от того, что кто-то тряс меня за плечи: своим плачем я разбудила всю семью. «Что тебе приснилось?» – спросил отец. Я неожиданно поняла, что высказанная правда о моем сне может стать реальностью, ведь это была настоящая взрослая правда о смерти. И я сочинила историю о том, что «удав съел двух маленьких крольчат». Не могла же я признаться, что впервые ощутила состояние потери и невозвратности. После похорон, от которых меня оградили, я вошла в совершенно новый дом. Самым страшным была пустая, аккуратно застеленная бабушкина кровать, а еще мне надо было притворяться, будто бы я верю, что она уехала. И вести себя как обычно. Наверное, именно тогда я возненавидела взрослый мир, в котором нужно скрывать свои истинные эмоции. И чаще всего от того, что не хочешь расстроить своих близких. Врать из чувства жалости к ним…

Квартира стала для меня пустой. Я зашла в детскую и плотно закрыла двери. Я знала, что отныне никто не будет контролировать меня. Я сорвала со стены уже здорово выгоревший на солнце плакат с медведем – обои под ним остались темными – и нарисовала третью Дверь. И очень удивилась, что на этот раз она оказалась больше прежнего, еле различимого контура. Я поняла, что выросла и что отныне это будет неотвратимо. Не знаю, почему я не обрадовалась этому, как другие дети. Я вспомнила, как радовались Санюли каждой следующей зарубке на лутке двери, на которой отец отмечал их рост и вес. Каждый сантиметр приближал их к удивительному миру взрослых – и они были счастливы. Но почему я не ощутила подобного восторга? Я почувствовала отчаяние. Я сгребла всех кукол, которые лежали на моей кровати, и с силой швырнула их в стену – туда, где была нарисована Дверь, и они провалились в легко приоткрывшийся проем. Мои верные любимые маленькие друзья. Неужели они мне больше не нужны?! Гнев сменила жалость. Я толкнула третью Дверь…

* * *

…За ней было темно, как в чулане. Я стояла и надеялась, что глаза привыкнут к мраку и хоть что-нибудь можно будет разглядеть.

– Госпожа Марианна, по-моему, пора переодеваться! – услышала я чей-то шепот метрах в двух от себя. – Бал начинается через полчаса!

– Опять – на бал? – раздался другой более звонкий голосок. – Вам не наскучило, госпожа Амелия?

– А ей никогда не надоест скакать до упаду! – прокомментировал третий хрипловатый голосок.

– Это вы из зависти, госпожа Эльвира! Я уверена – из чистой зависти! – продолжал первый голос, – а все потому, что Королю Подванни понравилась я, а не вы!

– Ваш король меня совершенно не интересует! – презрительно ответил басок той, кого назвали Эльвирой. – Он похож на паука.

– Ни капельки!

– Похож, похож!

– Не ссорьтесь, дамы! – прервал их звонкий голос. – Сегодня мы придумаем новую игру.

Я стояла, затаив дыхание. Я уже поняла, что за Дверью каждый раз происходит что-то новое. Имена, прозвучавшие в темноте, показались мне очень знакомыми. Когда, наконец, я сообразила, кому они принадлежат, у меня захватило дух: разговаривали мои куклы! Конечно! Марианну мне подарили очень давно, и она напоминала бедную серую мышку – в обтрепанном клетчатом платьице, с желтоватой паклей на голове; Амелия была девушкой очень современной – в коротком бирюзовом платье и таком же берете, к тому же у нее были блестящие рыжие волосы, запрятанные в тончайшую сеточку, и белые резиновые сандалеты; Эльвира была «новенькой», специально для нее мы с бабушкой пошили роскошный туалет: юбку из белой газовой косынки и черную блузку с глубоким вырезом на спине. По крайней мере, напрягла я память, так они выглядели, когда я швырнула их за Дверь.

– Какая же это будет игра? – спросил хрипловатый басок, принадлежавший, как я уже поняла, Эльвире.

– Тс-с-с… – прошептала обладательница звонкого, Марианна, – узнаете через секунду.

– И все же? Я сгораю от любопытства! – воскликнула третья, Амелия.

– Ну хорошо, – сжалилась Марианна (странно, что этой троицей руководила именно она, серая мышка!). – Итак, вспомните, госпожа Эльвира, кто разрисовал вам губы едким красным лаком для ногтей? А кто, госпожа Амелия, каждый день выдирает вам клок ваших чудесных волос острым гребнем? А посмотрите на меня – я вся в этих препротивных веснушках, нарисованных черным фломастером!

Ее голос звенел все громче и острым эхом отскакивал от гулких стен неизвестного помещения.

– Это она… Она… Она… – зашептали стены.

Мне стало жутко. Я поняла, что речь идет обо мне.

– Так вот, – продолжала Марианна, – становитесь в круг и повторяйте за мной: «Тау-таби-тами-тук!»