Читаем Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь полностью

В разгар представления крышка люка, который предусмотрительный Саня закрыл, угрожающе приподнялась. Я поспешила спрятаться за нею, а Санюли так и застыли перед этой, все шире раздвигающейся, пастью. В ее отверстии показалась голова Савелия Семеновича – вредного деда из соседнего подъезда.

– Это что за безобразие? – заорал он на близнецов. – Они здесь бегают-прыгают, а у людей потолки ходуном ходят! Хулиганье! А ну-ка давай отсюда, живо!

Из своего укрытия я делала отчаянные знаки Санюлям не выдавать меня мерзкому типу – единственному из всех жильцов, у которого никогда нельзя было выпросить и стакана воды!

Перепуганные неожиданным вторжением, близнецы покорно спустились вниз. А потом я услышала неприятный звук – скрежет металла по металлу: дед запирал люк на висячий замок… Так я стала узницей. Через много лет, представляла я, мой пожелтевший скелет найдут археологи: я буду сидеть в гордой позе, со сжатыми от бессилия кулаками, словно пират на затонувшем корабле…

Не торопясь и изо всех сил стараясь не разреветься, я обследовала все мыслимые лазейки и обнаружила, что круглое слуховое окно расположено как раз над нашим балконом. Нужно только осторожно вылезти, удержаться над ним на вытянутых руках и правильно рассчитать прыжок!

…Бабушка, мирно читавшая книгу в кресле перед балконом, закричала так, что мне захотелось вернуться обратно на чердак. На этот крик сбежались остальные. И я испытала на себе вес подзатыльников и сладость поцелуев. А потом, наказанная, весь вечер отбывала повинность в коридоре перед ведром с теплой водой и горой обуви. С тех пор мыть обувь стало моей обязанностью. Мне это даже понравилось.

Я готова была мыть ее еще лет двадцать. Но все закончилось гораздо раньше…

* * *

…Все детство я жила посреди моря, усеянного грядами островов. С возрастом, когда река времени мелеет, эти острова сливаются в одно скучное плато, которое прочным монолитом тянется за горизонт. А пока каждый остров имел свою историю…

Например, о том, как я мечтала сниматься в кино или как нашла на улице и принесла в дом «подкидыша», который оказался ребенком вполне приличной женщины, оставившей его на минутку у молочного магазина… О том, как дралась с мальчишкой на пять лет старше себя, о кладбище для выпавших из гнезда птенцов, о дрессировке стрекоз, привязанных ниткой за лапку, о поисках волшебной палочки, о воровстве арбузов из торговой палатки, о первом вранье и последнем уроке музыки, о запахе новогодней елки и вкусе «фирменного» рисового супа, в котором кружились золотые луны постного масла…

Санюли были со мной долго, целую вечность – они так же, как и я, перебирались с острова на остров. Саня первым захотел поскорее попасть на «взрослую» равнину, потому что понял, кем будет в этой жизни.

– Я буду летчиком! – вдруг заявил он, когда мы сидели на скамейке перед домом и во все горло распевали военные песни.

Мы с Сонькой онемели. Саня будет летчиком! Он это уже решил, как взрослый.

– И я… – подхватила было Сонька своим капризным голоском, но, заметив мой вспыхнувший взгляд, осеклась на полуслове.

Я сплюнула сквозь выпавший зуб прямо в муравейник и небрежно перевела разговор:

– А мой папа – Чапаев!

Недавно я посмотрела фильм об этом герое Гражданской войны, и когда он тонул в реке, а я уже собиралась разреветься, мой отец подмигнул и сообщил таинственным шепотом:

– Не плачь. Чапаев – это я… Только это – тайна, договорились?

Я оцепенела от счастья и поклялась молчать. И вот теперь, когда Саня поразил нас «летчиком», я решила – пора.

Санюли перестали дышать.

– Докладывай, – по-военному приказал Саня.

Наши головы сблизились, и, взяв с друзей страшную клятву, я рассказала захватывающую историю о том, как моему отцу удалось выплыть и скрыться на противоположном берегу.

– А теперь он ждет секретного задания. Шпиона будет ловить. Но вы об этом – цыц! За предательство расплачиваются кровью!

– А разве кровью расплачиваются? – удивилась Соня, – расплачиваются ведь деньгами…

Саня поднес к ее лицу кулак и страшным голосом произнес:

– А ты расплатишься кровью! – и зловеще рассмеялся.

Затем он встал и, засунув руки в карманы, направился к дому, сообщив мимоходом:

– Ладно, некогда мне тут с вами… Изучаю устройство самолета – учебники ждут.

И он ушел деловым шагом.

– Да, – подтвердила Соня, – он вчера книжку принес про летчиков и перерисовывает оттуда самолеты. Все мои карандаши забрал…

Я не слушала ее.

– Сонька! Сейчас я скажу тебе очень важную вещь. МЫ ТОЖЕ БУДЕМ ЛЕТЧИКАМИ!

– Ура-а-а!!! – заорала Соня.

И мы составили план…

…Утро следующего дня выдалось на редкость пасмурное и грозило расплакаться. Из-под одеяла вылезать не хотелось. Я высунула руку, пробуя воздух: рука тотчас покрылась мерзкими пупырышками. Но тут я представила, как Саня летит на самолете и лузгает семечки, выплевывая шелуху прямо на нас с Сонькой, стоящих внизу. Ну уж нет! Мы станем летчицами гораздо раньше!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Салюки
Салюки

Я не знаю, где кончается придуманный сюжет и начинается жизнь. Вопрос этот для меня мучителен. Никогда не сумею на него ответить, но постоянно ищу ответ. Возможно, то и другое одинаково реально, просто кто-то живет внутри чужих навязанных сюжетов, а кто-то выдумывает свои собственные. Повести "Салюки" и "Теория вероятности" написаны по материалам уголовных дел. Имена персонажей изменены. Их поступки реальны. Их чувства, переживания, подробности личной жизни я, конечно, придумала. Документально-приключенческая повесть "Точка невозврата" представляет собой путевые заметки. Когда я писала трилогию "Источник счастья", мне пришлось погрузиться в таинственный мир исторических фальсификаций. Попытка отличить мифы от реальности обернулась фантастическим путешествием во времени. Все приведенные в ней документы подлинные. Тут я ничего не придумала. Я просто изменила угол зрения на общеизвестные события и факты. В сборник также вошли рассказы, эссе и стихи разных лет. Все они обо мне, о моей жизни. Впрочем, за достоверность не ручаюсь, поскольку не знаю, где кончается придуманный сюжет и начинается жизнь.

Полина Дашкова

Современная русская и зарубежная проза