Пульс Хибин. Сборник

Вот тебе и воплощение спокойствия! Мы сидели тут со своими праздными вопросами, а там, на плато, экскаваторы вгрызались в руду, самосвалы сбрасывали ее в рудоспуск, работа не прекращалась ни на минуту. И ритм этой работы сидел где-то внутри директора, прорываясь наружу лишь в незаметном постукивании носка ботинка по ковру.

— А как с выполнением плана?

— План напряженный. Выполняем. В этой пятилетке знамя еще от нас не уходило. Думаю, что и в будущей не уйдет.

И он кивнул на знамя в углу. Ни секунды не сомневаюсь, что так оно и будет.

Рабочий

Мы поглазели на рудник сверху. Впечатление такое, будто смотришь с самолета. В теле горы гигантский, идущий уступами разрез. На каждом уступе шевелятся экскаваторы. К ним непрерывно подъезжают самосвалы, получают в кузов два-три ковша руды и ползут к рудоспуску. У рудоспуска небольшая очередь самосвалов. Сверху особенно хорошо видно, как четко, без задержки идет работа. Экскаваторы съедают гору, а самосвалы порциями отправляют ее вниз, на обогатительную фабрику. Днем и ночью, в любую погоду.

— Молох, — задумчиво сказал прозаик, посмотрев на эту картину.

Я не осмелился спросить, что это такое — «молох». Или кто это такой. Наверное, что-то большое.

Потом мы спустились в рудник, петляя на «газике» по черным от шин самосвалов дорогам. Там мы сфотографировались на фоне экскаватора, заглянули в рудоспуск и получили по куску апатита прямо из-под ковша. В подарок.

Я откололся от группы и наткнулся на парня лет двадцати пяти в ватнике. Он возился с какими-то проводами. С минуту я молча стоял рядом, пытаясь понять, чем он занимается.

— Интересуешься? — спросил он.

— Интересуюсь, — сказал я. — Вы кем здесь работаете?

— Взрывник я, — охотно ответил парень и принялся рассказывать про свою работу. Должно быть, он думал, что я хочу к ним устроиться.

Работка, конечно, у него — будь здоров. В прямом смысле слова. Потому что больным здесь делать нечего. Всю неделю взрывники готовятся к пятнице. А в пятницу ахают. Да так, что внизу, в Кировске, стекла летят из окон. Потом специально ходит стекольщик и вставляет.

У экскаваторщиков и шоферов все-таки есть кабины. Они защищают от ветра. А взрывники ничем не защищены. Ветры здесь зимой до восьмидесяти метров в секунду. Плюс мороз. Можно себе представить.

— У нас условия, приближенные к Антарктиде, — гордо сказал парень. — Так мы что придумали. Надеваешь ватник, валенки, шапку, а сверху брезентовую плащ-палатку. А потом тебя из ведра окатывают водой. В таком виде и выходишь на мороз. Через минуту ты уже, как улитка, в ледяном панцире. И ничего, не продувает...

Тут подошли наши. И сопровождающий сказал парню, что это, мол, писатели из Ленинграда, исследуют жизнь.

Парень посмотрел на меня с сожалением. Мне даже стыдно стало. Он со мной как с человеком, а я...

— Ну, как у вас заработки? — спросил прозаик.

— Не жалуемся, — ответил парень.

— А все-таки сколько?

— Хватает, — сказал парень.

— Неужели это тайна?

— А я не считаю. Сколько дадут — все мое.

И ведь, наверное, не врет. Похоже, что и вправду не считает. Потом мы еще какие-то вопросы задавали, но взрывник отвечал так, что непонятно было — шутит он или говорит серьезно.

Вот и попробуй в таких условиях «исследовать жизнь».

Так-то, дорогой товарищ писатель! Повкалывал бы на тридцатиградусном морозе в ледяной плащ-палатке годик-другой, и никаких вопросов и исследований не нужно. На своей шкуре все испытал бы. А то — «рабочая тема», «рабочая тема»!.. Вот она — рабочая тема. Стоит, ухмыляется, смеется над тобой, и слова из нее не выжмешь.

И правильно, между прочим, смеется.

Врач

«Гражданская» профессия нашего прозаика сослужила нам службу.

Мы были приглашены в семью местного врача на ужин, потому что еще на выступлении во Дворце культуры врач потолковал с прозаиком и они оказались почти знакомы. Во всяком случае, у них нашлись общие друзья.

В назначенный час мы подошли к дверям квартиры и стали входить. Я не оговорился. Мы именно стали входить, потому что перед каждой новой дверью у нас разыгрывалась длительная церемония вхождения. По возрасту и литературным заслугам первым надлежало входить поэту, за ним — критику или прозаику, а уж потом — мне. Это было логично и справедливо. Но поэт никак не желал признавать такой порядок вещей и норовил войти последним, почему-то пропихивая меня вперед. Я уворачивался, ловя руками кого-нибудь, кто подвернется, чтобы толкнуть его первым, и все мы делали движения руками, похожие на работу машины, которая сгребает снег.

Хорошо, что нас было не десять человек. Вдесятером при такой повышенной интеллигентности мы просто бы никуда не вошли. Вчетвером это все же удавалось, но времени мы тратили много.

Наконец мне удалось схватить прозаика за рукав и направить в прихожую, где хозяева с удивлением наблюдали за нашей возней на лестничной площадке.

Когда прозаик вошел, выяснилось, что там больше никто не поместится, потому что прихожая была маленькая, как спичечный коробок.