Пушкин и императрица. Тайная любовь

«Предвижу мой конец недальний», – читаем в автографе письма Татьяны. О предречении гибели героини именно от героя романа свидетельствуют тексты третьей и шестой глав:

Татьяна, милая Татьяна!..Ты в руки модного тиранаУж отдала судьбу свою.Погибнешь, милая… (6, с. 58)«Погибну, Таня говорит:Но гибель от него любезна»(6, с. 118)

Следует остановиться и на одной любопытной детали в заметке Пушкина 1833 г. Сравнивая переводы двух поэтов и отдавая предпочтение «Ольге» Катенина, Пушкин пишет: «Сия простота и даже грубость выражения, сия сволочь заменившая «воздушную цепь теней» (у Жуковского. – К. В.),

сия виселица, – выделяет курсивом Пушкин, – неприятно поразили непривычных читателей». Но, как показывают стихи «Ольги», – именно виселицы и нет у Катенина, есть столп казни, который мог быть прочтен и как «помост», «плаха».

…Казни столп, за ним, за тучейБрезжит трепетно луна.Чьей-то сволочи летучейПляска вкруг его видна.

«Сия виселица» Пушкина, думается, была ориентирована на конкретные исторические реалии России и имела прямое отношение к известной серии рисунков виселиц с пятью повешенными декабристами, то есть к «сей толпе дворян» – Х сожженной главы «Евгения Онегина». Прямой иллюстрацией этому могут служить записи Пушкина на страницах романа В. Скотта «Ивангое, или Возвращение из крестовых походов», приобретенного поэтом по приезде из Михайловской ссылки в 1826 году и подаренного А. Полторацкому. По прочтении первой страницы I части романа Пушкин прямо на заглавии вписывает фрагмент так называемых «декабристских строф»:

Одну Россию в мире видя…Лелея в ней свой идеал,Хромой Тургенев им внималИ плети рабства ненавидя,

Предвидел в сей толпе дворянОсвободителей крестьян.

Справа, параллельно последним 2-м стихам, поэт рисует виселицу с пятью телами, которая словно подвешена к чаше весов Фемиды, перетягивая чашу вниз.

Что же касается «пляски летучей сволочи» Катенина, то она вызывает ассоциации с пляской снеговых вихрей «Бесов» – произведения, созданного одновременно с отделкой последних глав «Онегина».

Образы черновика стихотворения, где повествование ведется от третьего лица:

Путник едет в темном полеСредь белеющих равнин…Глубок снег, – коням нет мочиМутно небо, ночь мутна…Месяц снов ночных

освещает невидимкойПляску вихрей снеговых…мчатся бесы, вьются бесыЗаметая зимний путь… —

идентичны злобной игре метели, толкающей в овраг «одичалого коня» героя «Метели» – Владимира, – то есть «бесов», преграждающих путь его к церкви – венчанию с Марьей Гавриловной: «Небо слилось с землею. Во мгле мутной и желтоватой, сквозь которую летели белые хлопья снега… Сани его поминутно опрокидывались в сугробы и овраги» («Метель», 8, 2, с. 610–612).

Этот мотив тревожной мглы, снежного бездорожья звучит и в сне Татьяны – пути героини к Онегину:

[…] Ей снится, будто бы онаИдет по снеговой поляне,Печальной мглой окружена…Дороги нет, кусты, стремнины

Метелью все занесены.Глубоко в снег погружены.

Небезынтересны и другие сближения сюжетов, перекрещивающихся семантически, В рукописи – первые 23 стиха «Бесов» окружают кольцом «Стрекотунью белобоку» – «Вещунью счастья и венца» по народному поверью (ПД, 838. л. 121).

Концовка «Стрекотуньи», звучащая как заклинание:

Ночка, ночка, стань темнее!Вьюга, вьюга, вей сильнее!Ветер, ветер, громче вой!Разгони людей жестокихУ ворот, ворот широкихЖду девицы дорогой, —