Пушкин и императрица. Тайная любовь

В. Ветловская дает им следующее толкование: «Логика сказанного такова, что «блаженны» оказываются те, у которых, в отличие от уцелевшего поэта, «Рок отъял» не только «много», но и все. Однако их блаженство – результат свободного выбора своей судьбы и предпочтения смерти уделу живых («оставил», «не дочел», «вдруг»)… Но говоря о «блаженстве», достигаемом «умением умереть», – исследовательница относит его только к мужеству пяти казненных декабристов, опуская два предыдущих стиха – о свободном выборе Той,

…с которой образованТатьяны милый Идеал…О много, много Рок отъял!..Блажен, кто праздник жизни рано… —

то есть той очевидной исторической личности, которая не только «предпочла смерть уделу живых», говоря словами В. Ветловской, но, подобно поэту, прервавшему строфы «Онегина» («Роман уж отданный в печать. Его не конча перервать») – «вдруг» – то есть внезапно, неожиданно, в отличие от ожидавших казни и ссылки декабристов, – прервала «праздник» (!) своей жизни, не дочитав своего «Романа», что позволяет сделать предположение о самовольном уходе из жизни прототипа героини. Таков логический контекст заключительных стихов «Онегина».

Почему В. Ветловская купировала эти два – важнейших – стиха из своих рассуждений? Думается, по той простой причине, что приведение стихов полностью разрушало академические взгляды, по которым образ Татьяны то восходит к личности пережившей поэта М. Раевской-Волконской, то опускается до жизненного благополучия Е. Воронцовой, включая версию А. Ахматовой, видевшей в «пунцовой токе» агента III отделения Витта – К. Собаньской – «малиновый берет» Татьяны. Пушкин скептически относился к современным (и будущим) судьям поэтики «Онегина», о чем свидетельствуют рукописи II главы: «Не я первой, не я последний Их суд услышу над собой Ревнивый, строгий и тупой» (6, с. 301). (Дальнейшие стихи: «Себя и жребий их прославить», – думается, имеют отношение к реалиям жребия исторических прототипов героев.)

Чтобы убедиться в достоверности всех вышеприведенных предвещаний и предвидений смерти героини романа, обратимся к текстам V главы и комментариям поэта.

Итак, девушки гадают Татьяне «на колечко», то есть на замужество:

Из блюда, полного водою.

Выходят кольца чередою,И вынулось колечко ейПод песенку старинных дней…

(«При пеньи песни роковой» – уточнено в автографе).

«Там мужички-то все богаты,Гребут лопатой серебро,Кому поем, тому доброИ слава!» Но сулит утратыСей песни жалостный напев,Милей кошурка сердцу дев.

«Первая песня предрекает смерть», – комментирует Пушкин «добро и славу» замужества Татьяны. Но Татьяна, «вопреки страху» – авторской мысли о «Светлане-Леноре», – решила испытать судьбу еще раз и загадала на зеркало, то есть на «зерцало» будущего:

А под подушкою пуховойДевичье зеркало лежит.Утихло все. Татьяна спит.И снится чудный сон Татьяне…

«В нашем романе время расчислено по календарю», – утверждает Пушкин. К какому же году относятся гадание и сон Татьяны?

В тот год осенняя погодаСтояла долго на двореЗимы ждала, ждала природаСнег выпал только в январе

На третье в ночь.

По данным Камер-фурьерского журнала, такая долгая осень стояла в 1824 году. Значит, гадание и сон Татьяны приходились на «роковой» 1825 год.

Теперь обратимся к известным строфам сна, останавливаясь на смысле каждого предмета, встретившегося Татьяне на пути к Онегину. Итак, «поток-пучина».

В сугробах, спящих перед нею,Шумит, клубит волной своеюКипучий, темный и седойПоток, не скованный зимой.Две жердочки склеены льдиной,Дрожащий гибельный мостокПоложены через поток.

И пред шумящею пучинойНедоумения полнаОстановилася она…(6, 102)

Ср. бег коня со всадником – героем «Кавказского пленника», несущегося в кипящую глубину седого потока:

[…] Стремится конь во весь опор,Исполнен огненной отваги:Все путь ему: болото, бор…Седой поток пред ним шумит —Он в глубь кипящую несется…