Пустые калории. Почему мы едим то, что не является едой, и при этом не можем остановиться

В ответ на одно из исследований Маффини и Нелтнера, которое показало, что для большинства добавок не указаны данные о максимальной безопасной дозе и репродуктивной токсичности, Джон Эндрес, научный директор AIBMR Life Sciences, агентства, которое помогает компаниям взаимодействовать с FDA, заявил, что они не привели никаких доказательств причиняемого вреда. «Где тела?» – спросил он¹⁷.

«Тела», конечно же, могут быть повсюду вокруг нас. Представьте, что коктейль из 10 000 химикатов в американской еде оказывает пагубное действие, но эти эффекты проявляются косвенно и в течение многих лет – вызывая, например, снижение фертильности, лишний вес, тревогу, депрессию или метаболические заболевания. Распространение всех этих явлений растет вместе с ростом потребления этих химикатов, но подтвердить или опровергнуть причинно-следственные связи почти невозможно, когда данных так мало, а сами вещества распространены повсеместно.

Хотя, как отмечает Броуд Лейб, мы не все подвергаемся воздействию в одинаковой степени. Пищевые добавки усугубляют неравенство. В конце концов, людям, у которых денег на еду не очень много, обычно приходится есть самые дешевые бренды – продукцию мелких компаний, которые, скорее всего, используют «самоодобренные» пищевые добавки. Кроме того, УПП с кучей добавок – это единственная доступная еда для многих групп и общин, у которых достаточно знаний и желания, чтобы есть лучше, но денег на это нет.

– Это пример величайшей несправедливости, – сказала она, – особенно если вспомнить, кто получает выгоду от пищевой системы: небольшое количество очень богатых людей, которые получают прибыль за счет огромных маргинализированных популяций – бедноты, коренного населения, цветных.

В Европе ситуация немного получше. ЕС использует превентивные меры, ведет базу данных и публикует все в открытом доступе. Периодически проводятся профилактические проверки пищевых добавок, хотя, конечно, эти тесты не обходятся без изъянов. Проверить хронические эффекты, вызываемые посредством микробиома, очень трудно, так что такие тесты не проводятся. Слов «ожирение», «дисбиоз» и «микробиом» вы в докладах Европейского агентства по безопасности продуктов практически не найдете.

Есть здесь и этический вопрос. Человечество тратит около 2 млрд долларов в год на токсикологические исследования, в рамках которых умирают около 100 миллионов экспериментальных животных¹⁸

. На одну только проверку репродуктивной безопасности в течение двух поколений может потребоваться более 1000 животных. Мне кажется, что очень немногие из нас согласятся с тем, что пищевой краситель – это хороший повод для убийства 1000 мышей, но на упаковках продуктов не указывают, сколько животных убили, чтобы определить, что та или иная добавка потенциально безопасна.

Кроме того, люди – это не 70-килограммовые крысы: мы совершенно иначе усваиваем и метаболизируем вещества. Ряд исследований показал, что тесты на животных плохо масштабируются на людях.

Я признаю, что сам с удовольствием пользуюсь данными исследований на мышах и крысах для поддержки своей точки зрения, но разница все же есть: я пытаюсь уменьшить риск для жизни, а производители пищевых красителей пытаются продать пищевые красители. Справедливо и следующее: проблема, найденная при тестировании на мышах, может говорить о том, что проблема найдется и у людей, но отсутствие проблемы при тестировании на мышах не делает пищевую добавку автоматически безопасной.

Все выглядит до странности нелогично: мы почти не испытываем на людях вещества, которые, как нас уверяют, безопасны для людей. Либо комитеты по этике отклоняют подобные предложения, либо их просто не финансируют. Возможно, добровольцев, которые готовы целый год пить 1 % раствор полисорбата, просто слишком мало. Или, может быть, есть еще более серьезная проблема: с поиском добровольцев, у которых полисорбат в такой концентрации не входит (и уже давно) в повседневную диету.

Как бы то ни было, все-таки есть горстка ученых и активистов, которые пытаются делать вместо государства его работу и защищать самые уязвимые слои населения. Та же Эмили Броуд Лейб, скорее всего, зарабатывала бы куда больше, если бы работала юристом, представляющим интересы пищепрома. Я спросил ее, не задумывалась ли она о переходе на другую сторону.

– Я и представить себе не могла работу, на которой просто получаю деньги, но делаю другим хуже…

Она замолчала и сморщила лицо, словно на самом деле никогда даже и не задумывалась над этим вопросом.

– Я не понимаю, как могла бы так работать. Разве бороться с несправедливостью и пытаться ее исправить – это не лучшее, что может делать юрист?

Я задал тот же вопрос и Нелтнеру, но тот сказал, что не задумывается о том, сколько же потенциальных доходов упустил:

– Мы полностью преданы этому делу. Мы с Марисель работаем как одна команда уже двенадцать лет – и мы не отступим. Мы ухватились как бульдог. Нет! Мы больше похожи на каймановых черепах. Они никогда не ослабляют хватку!