Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков

На все прочее отец Сергий не обращал внимания. Быт его известен по воспоминаниям: жил в четырехметровой холодной комнате, при постоянных «стуках» – люди шли одни за другими, просьбы, слезы; недоедал, недосыпал, был плохо одет. Сам он будто ничего этого не замечал, но трудно было при такой непрактичности и неприспособленности просто выжить. У отца Сергия украли, например, материнский плед, служивший одеялом; он не раз падал в обморок от голода. Одна из молодых прихожанок, двадцатилетняя Ирина Комиссарова, стала подкармливать его: приносила со службы ведро ржаной каши, на которую собиралась ее знакомая молодежь, и отец Сергий кормился этой кашей.

Весной 1921 года отец Сергий совершает решительный поступок: без благословения отца Алексея Мечева переходит служить в Боголюбскую часовню у Варварских ворот Китай-города и становится там настоятелем. Поселившись во внутренних помещениях Варварских ворот, он служит там со своим другом отцом Петром (105, с. 668). Мы не знаем, что побудило отца Сергия оставить храм Николы в Клениках. Связей с отцом Алексеем, его сыном Сергеем и маросейской общиной он не порывал. Но как не вспомнить один из заветов Оптинского старца Нектария: «Самая высшая и первая добродетель – послушание. Это – самое главное приобретение для человека… И жизнь человека на земле есть послушание Богу» (32, с. 145).

А душу священника Сергия Дурылина смущают сомнения, позднее запечатленные в отрывочных записях: «Смотришь на липкую октябрьскую черноземную грязь, на старые заборы, на завалившиеся избы в деревнях, на заплеванные хмурые полустанки, из каждой щели которых глядит белесая вошь, слышишь “мать твою” во все предметы видимого и невидимого мира, видишь широкие скулы… бесцветные глаза, задыхаешься от густого… облака махорки, плывущего над Россией, обоняешь отвратительный рвотный запах самогона…»; «Дело в том, что человек бесконечно одинок, неописуемо одинок… И это одиночество… он пытается истребить, сливаясь с другими в любви, в знании, в искусстве, в Боге. Напрасный труд! Чем теснее слияние, тем глубже одиночество…»; «человечеству верилось до сих пор – и все было хорошо: и святые святы, и папы непогрешимы, и мощи благоуханны, и чудеса несомненны… Но вот пришел какой-то роковой рубеж времен… и не верится. Нс этим никто и ничего не поделает. Всему человечеству не верится» (47, с. 256, 258). Тайна души человеческой открыта Богу, не нам, но можно представить, как трудно было отцу Сергию бороться со своими сомнениями.

Его тонкую натуру коробила не только грубость жизни, но ставший открытым отход от веры в Бога при формальном соблюдении обрядов; так, по привычке, ходили иные люди в храм, не веря ни в Воскресение, ни в Жизнь вечную… В глубине души в нем жила та любовь к искусству, которую он не мог отбросить, и музыкальные созвучия Шопена или строчки Иннокентия Анненского по-прежнему заставляли трепетать сердце. Он был замечательный писатель, но сознавал, что писательство – дело страстное и потому для лица духовного ненужное. Он вошел в церковный алтарь, но и из алтаря оглядывался на полотна Рафаэля, романы Диккенса и Клода Фаррера, знал, что должен заменить Пушкина Макарием Великим, – и не мог…

Летом 1921 года еще одно страшное бедствие обрушивается на русский народ – голод в Поволжье. Голодали целые губернии, вымирали деревни. В августе 1921 года Святейший Патриарх Тихон обращается с посланиями к главам отдельных христианских Церквей с призывом во имя христианской любви «немедленно высылать хлеб и медикаменты». Был создан Всероссийский Церковный комитет помощи голодающим, и во всех храмах начались сборы денег для оказания помощи. 6 (19) февраля 1922 года Патриарх выпускает послание, в котором допускает жертвовать на нужды голодающим драгоценные церковные украшения и предметы, не имеющие богослужебного употребления. Но богоборческая власть увидела в этом послании повод для нового витка борьбы против Церкви: 13 (26) февраля ВЦИК постановил изъять из православных храмов все драгоценные церковные вещи, в том числе и имеющие богослужебное назначение. Едва Патриарх осудил это, назвав святотатством, как вся пропагандистская машина большевиков обрушилась на него и на Церковь, обвиняя «церковников» в равнодушии к бедствию народа.