Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков

Небольшой деревянный дом Сергея Николаевича в Болшево и сейчас производит впечатление «неотмирного». В его комнатах будто застыла давняя тишина и отголоски давних разговоров. Не случайно, конечно, Ирина Комиссарова смогла использовать для постройки дома деревянные материалы от разрушенного в начале 1930-х годов Страстного монастыря (двери, оконные рамы, доски).

Уж не жду от жизни ничего я,

И не жаль мне прошлого ничуть;Я ищу свободы и покоя!Я б хотел забыться и заснуть!

Дурылин был не один в своем стремлении отъединиться от подавляющей советской действительности. Человек его поколения и его круга – писатель М. М. Пришвин уехал из Москвы в подмосковную деревню Дунино. 7 января 1940 года он записал в дневнике: «Прошлый год еще “Комсомольская правда” имела лицо, а теперь все кончено: все газеты одинаковы. И этот процесс уравнения, обезличивания шествует неумолимо вперед, и параллельно ему каждое живое существо залезает в свою норку и только там, в норке, в щелке, в логове, о всем на свете позволяет себе думать по-своему» (131, с. 9). Тем не менее оба старых интеллигента не бедствовали, были официально признаны властью, публиковали книги, оба имели орден Трудового Красного знамени и – скончались в один год, в 1954 году.

В 1944 году дочь его друга молодости протоиерея Сергея Сидорова (расстрелянного к тому времени в застенке, но до ареста не изменившего отношения с Дурылиным) приехала к нему на дачу в подмосковное Болшево, «…помню ощущение довольства и сытости, столь необычное для меня в обстановке тогдашнего недоедания и неустройства. Помню обед на залитой солнцем террасе, белые салфетки, милую тихую его жену. И самого Сергея Николаевича, маленького, суховатого, немногословного и очень уверенного в себе», «незаурядного, талантливого человека» (156, с. 171).

Жестокая эпоха придавила и скрутила Дурылина, оборвав его деятельность в философии и литературе, и он, видимо, терзался невозможностью полнее раскрыть свои таланты. «’’Жизнь пронеслась без явного следа”. Строчку эту помню с ранней юности. Помню. А думал ли, что это будет итогом? Для юности – жизнь горит звездой, которая вся – моя. В зрелых годах – это лампа, в которую надо подбавлять керосину, чтобы она не потухла. В старости – это свеча (дай Бог, чтобы не сальная, а восковая), которая вот-вот потухнет…» (48, с. 509).

В записях для себя, опубликованных почти сорок лет спустя после его кончины, Сергей Николаевич Дурылин вспоминал старца Анатолия: «Он никогда и никому, сколько знаю, не приказывал и не повелевал никем, хотя знаю десятки людей, только и желавших, чтоб он приказывал им. Я сам был одним из них долгие годы. Вероятно, если б сказать ему, что он высоко ценит свободу человеческую и свободное деяние человека, он засуетился бы, замял бы разговор с детскою стеснительностью, с улыбкой пощады и даже вины какой-то. А он действительно ценил эту свободу… Где свобода, там и борьба. От этой благой борьбы он не избавлял тех, в силы коих верил…» (47, с. 315). Эту трудную проблему – свободы в христианстве – Дуры-лин решал своей жизнью.

4

До сих пор не прекращаются споры по вопросу, снял ли он с себя сан – многие отрицали этот факт. Б. Селиверстов считал, что Дурылин сана не снимал, но прекратил служить из-за женитьбы на Ирине Алексеевне из мечевской общины (ИЗ, с. 668). С. И. Фудель объяснял иначе: «Человек, полный веры, наверное, ничем не жертвует, отходя от мира, с тайным вздохом о своей жертве, так как, наоборот, он все приобретает: он становится теперь у самых истоков музыки, слова и красок. Если священство есть не обретение “сокровища, скрытого в поле”, а некая “жертва”, то, конечно, тоска о пожертвованном будет неисцельная и воля в конце концов не выдержит завязанного ею узла. Так я воспринимаю вступление Сергея Николаевича в священство и его уход из него… Мне кажется, что Сергей Николаевич принял на себя в священстве не свое бремя и под ним изнемог. Как сказал апостол, до чего мы достигли, так и должны мыслить и по тому правилу жить (Флп. 3, 16). Нельзя жить выше своей меры, выше того, чего достигла душа» (195, с. 45, 52).

А в письме находившегося в ссылке митрополита Кирилла (Смирнова) от 12 (25) апреля 1934 года мы вдруг видим упоминание об «одаренном человеке» – «о. С. Дурылине» (4, с. 869), а уж маститый иерарх должен был знать давние-давние новости.

Сергей Николаевич Чернышев, сын Коли Чернышева, в детские годы прожил несколько лет в Болшево, в доме Дурылина. Он рассказывал, что Сергей Николаевич и Ирина Алексеевна даже в праздники не ходили в церковь, расположенную в сотне метров от их дома, но – по утрам в комнату Сергея Николаевича почему-то нельзя было входить, у него всегда были свежие просфоры, а на внутренней стороне двери висела его епитрахиль…