Читаем Путь к сути вещей: Как понять мир с помощью математики полностью

Модели сами по себе не хороши и не плохи. Сказать, что Земля имеет форму шара, – вполне неплохая модель, пока вы не пытаетесь сделать из нее вывод, что гор не существует. Успехи нашей технологии доказывают, что научный подход здрав: даже не порождая абсолютных истин, наука дает эффективную основу для мысли, и ее предположения достаточно близки к реальности, чтобы приносить практическую пользу.

При правильном использовании рациональность должна быть проводником, а не высшим судьей. Реальность у нас перед глазами всегда заслуживает больше внимания, чем убеждения у нас в голове.

Стремление использовать человеческий язык так, как будто он обладает свойствами математического, будто слова в нем имеют совершенно конкретный смысл, каждая деталь заслуживает толкования, а логической правильности аргумента достаточно, чтобы гарантировать правильность выводов, – характерный симптом широко известной тяжелой болезни: паранойи.

Разорванная паутина

Наша древняя привычка к математическому подходу, без сомнения, и есть источник чудовищных недопониманий, окружающих понятие истины.

Когда я говорю «истина», я имею в виду истину математиков, абсолютную и вечную, которую порой любят называть Истиной или даже ИСТИНОЙ, а то и вообще ИСТИНОЙ

.

Эта истина – математический концепт. Она существует так же, как существуют число 5 и прямоугольные треугольники. Несомненно, это первое изобретение в истории математики, которое предшествовало всем остальным и больше всего отозвалось в нашей культуре.

Конечно, у слова «истина» есть эквивалент в человеческом языке, как и у слова «шар». Но с человеческим вариантом все сложно. Как фрукты, плохо переносящие транспортировку, понятие истины плохо переносит перевод. Помятый шар еще похож на шар, а вот помятая истина не похожа уже ни на что.

Впрочем, от утверждений на человеческом языке мы никогда не ждем, что они будут «истинными» в самом беспощадном и окончательном смысле. Мы всего лишь ждем, чтобы они были ясными, выразительными, интересными, честными, искренними и научили бы нас чему-то полезному и уместному об окружающем мире.

Когда мы говорим, что что-то истинно, это просто сокращение, удобный способ пересказать все вышеизложенное. Мы используем это слово в искаженном смысле, потому что иначе у нас вообще не было бы поводов его использовать.

Но эта ситуация все равно нас удручает. Нам хотелось бы, чтобы мир был стабильнее и яснее. Чтобы наши истины были надежнее и не так зависели от точки зрения.

Наше огорчение прекрасно выражено в этом замечании австрийского философа Людвига Витгенштейна (1889–1951): «Чем более пристально мы приглядываемся к реальному языку, тем резче проявляется конфликт между ним и нашим требованием»[32]

.

Логика работает, только когда у слов есть явно выраженный смысл, идеально четкий и не меняющийся со временем. Несмотря на огромные усилия, мы неспособны создать такие определения для слов повседневного языка. Витгенштейн утверждает, что это безнадежный поиск:


«Нам как бы выпадает задача восстановить разорванную паутину с помощью собственных пальцев».

Отметив присущие нашему языку ограничения, Витгенштейн совершил один из величайших прорывов в философии ХХ века. Он порвал с многотысячелетней традицией, подвластной метафизике, в которой философы считали себя способными подойти с рациональными методами к задачам, странно похожим на вопрос о курице и яйце: настолько оторванным от повседневной реальности, что наш язык не имеет над ними власти.

Его мысль удивительно мало известна широкой публике, словно нам от нее неловко или обидно. А ведь она говорит о здравомыслии и интеллектуальной скромности: нам следует согласиться идти вперед шаг за шагом, прояснять наш язык по мере продвижения и регулярно удивляться.

Один из самых важных уроков, которые нам следовало бы извлечь, касается преподавания математики.

Мы продолжаем преподавать ее, как 2000 лет назад, как будто с тех пор ничего не происходило, и мы серьезно можем и дальше делать вид, что она ограничивается официальной версией.

Если бы математика была нужна только для производства вечных истин, полностью оторванных от человеческой реальности, нам не было бы от нее никакой пользы.

Чтобы понять, что это на самом деле такое, найти правильный способ с ней взаимодействовать и осознать масштаб того, что она на самом деле может нам дать, нельзя и дальше обходить вниманием ее самое практичное свойство: математика влияет на мозг и меняет мировосприятие.

Глава 19

Абстрактный и мягкий

Знаете эту оптическую иллюзию? Она из числа самых древних и самых известных:



Что вы видите?

Посмотрите внимательно.

Большинство людей видят слона. Думаю, что и вы тоже. Но сумеете ли вы увидеть кое-что другое?

Не торопитесь.

Попробуйте еще раз. И еще, прежде чем перевернуть страницу и читать дальше.

Перейти на страницу:

Похожие книги

История математики. От счетных палочек до бессчетных вселенных
История математики. От счетных палочек до бессчетных вселенных

Эта книга, по словам самого автора, — «путешествие во времени от вавилонских "шестидесятников" до фракталов и размытой логики». Таких «от… и до…» в «Истории математики» много. От загадочных счетных палочек первобытных людей до первого «калькулятора» — абака. От древневавилонской системы счисления до первых практических карт. От древнегреческих астрономов до живописцев Средневековья. От иллюстрированных средневековых трактатов до «математического» сюрреализма двадцатого века…Но книга рассказывает не только об истории науки. Читатель узнает немало интересного о взлетах и падениях древних цивилизаций, о современной астрономии, об искусстве шифрования и уловках взломщиков кодов, о военной стратегии, навигации и, конечно же, о современном искусстве, непременно включающем в себя компьютерную графику и непостижимые фрактальные узоры.

Ричард Манкевич

Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература / Математика / Научпоп / Образование и наука / Документальное
Происхождение эволюции. Идея естественного отбора до и после Дарвина
Происхождение эволюции. Идея естественного отбора до и после Дарвина

Теория эволюции путем естественного отбора вовсе не возникла из ничего и сразу в окончательном виде в голове у Чарльза Дарвина. Идея эволюции в разных своих версиях высказывалась начиная с Античности, и даже процесс естественного отбора, ключевой вклад Дарвина в объяснение происхождения видов, был смутно угадан несколькими предшественниками и современниками великого британца. Один же из этих современников, Альфред Рассел Уоллес, увидел его ничуть не менее ясно, чем сам Дарвин. С тех пор работа над пониманием механизмов эволюции тоже не останавливалась ни на минуту — об этом позаботились многие поколения генетиков и молекулярных биологов.Но яблоки не перестали падать с деревьев, когда Эйнштейн усовершенствовал теорию Ньютона, а живые существа не перестанут эволюционировать, когда кто-то усовершенствует теорию Дарвина (что — внимание, спойлер! — уже произошло). Таким образом, эта книга на самом деле посвящена не происхождению эволюции, но истории наших представлений об эволюции, однако подобное название книги не было бы настолько броским.Ничто из этого ни в коей мере не умаляет заслуги самого Дарвина в объяснении того, как эволюция воздействует на отдельные особи и целые виды. Впервые ознакомившись с этой теорией, сам «бульдог Дарвина» Томас Генри Гексли воскликнул: «Насколько же глупо было не додуматься до этого!» Но задним умом крепок каждый, а стать первым, кто четко сформулирует лежащую, казалось бы, на поверхности мысль, — очень непростая задача. Другое достижение Дарвина состоит в том, что он, в отличие от того же Уоллеса, сумел представить теорию эволюции в виде, доступном для понимания простым смертным. Он, несомненно, заслуживает своей славы первооткрывателя эволюции путем естественного отбора, но мы надеемся, что, прочитав эту книгу, вы согласитесь, что его вклад лишь звено длинной цепи, уходящей одним концом в седую древность и продолжающей коваться и в наше время.Само научное понимание эволюции продолжает эволюционировать по мере того, как мы вступаем в третье десятилетие XXI в. Дарвин и Уоллес были правы относительно роли естественного отбора, но гибкость, связанная с эпигенетическим регулированием экспрессии генов, дает сложным организмам своего рода пространство для маневра на случай катастрофы.

Джон Гриббин , Мэри Гриббин

Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература / Научно-популярная литература / Образование и наука
Древний Египет
Древний Египет

Прикосновение к тайне, попытка разгадать неизведанное, увидеть и понять то, что не дано другим… Это всегда интересно, это захватывает дух и заставляет учащенно биться сердце. Особенно если тайна касается древнейшей цивилизации, коей и является Древний Египет. Откуда египтяне черпали свои поразительные знания и умения, некоторые из которых даже сейчас остаются недоступными? Как и зачем они строили свои знаменитые пирамиды? Что таит в себе таинственная полуулыбка Большого сфинкса и неужели наш мир обречен на гибель, если его загадка будет разгадана? Действительно ли всех, кто посягнул на тайну пирамиды Тутанхамона, будет преследовать неумолимое «проклятие фараонов»? Об этих и других знаменитых тайнах и загадках древнеегипетской цивилизации, о версиях, предположениях и реальных фактах, читатель узнает из этой книги.

Борис Александрович Тураев , Борис Георгиевич Деревенский , Елена Качур , Мария Павловна Згурская , Энтони Холмс

Культурология / Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература / История / Детская познавательная и развивающая литература / Словари, справочники / Образование и наука / Словари и Энциклопедии