Путь лапши. От Китая до Италии

Чтобы избежать этой проблемы, мы с Фредерикой заказали все одинаковое: в любом случае именно так я и люблю есть. Я положилась на подругу – заказывала она. Официант появился с салатом из осьминога и кальмара и тарелкой брускетты. Кусочки крабовых палочек с креветками, которые шипели над рисом, принесли на железной тарелке. Еще один официант принес тарелку спагетти с морепродуктами – блюдо, которое Микеле активно предлагал. Я ела вилкой, а Фредерика палочками. Мы пили пиво «Циндао» («Tsingtao») из винных бокалов. Закончили мы жареным джелато, это такой же китайский десерт, как жареное мороженое – мексиканский. И этот десерт напомнил мне о том, что написал Чарльз Перри: «Время, случайность и мода управляют приготовлением еды точно так же, как управляют нашим поведением в обществе». Если бы вам захотелось сделать какие-то выводы после посещения «La Sorgentine», то у вас было бы очень путаное представление о китайской и итальянской еде.

Когда мы закончили еду, пришел Микеле и сел за наш столик. Я не могла удержаться от последнего «укола»: где, по его мнению, появилась лапша? Может, двадцать лет в Италии дали ему какие-то идеи?

Микеле помолчал, перед тем как ответить.

– Мне нравится изучать историю, – сказал он. – Да, Китай начал рано развиваться. В прошлом все в Китае было хорошо. Но затем он стал отставать от Запада. Теперь отстают итальянцы, у них начинается застой. Они говорят: «Нашей истории две тысячи лет. Мы были лучшими в мире». Но куда это вас ведет? Это мешает. Нельзя сказать, что спагетти – это продукт одной культуры или другой. Вы никогда не найдете ответ.

Но тем не менее я была разочарована. Проехав такое количество миль, я нисколько не продвинулась в плане объяснения не только происхождения лапши, но и того, как она оказалась в Италии. Почему меня это так беспокоит? Может, потому, что мои попытки разгадать загадку лапши шли параллельно с моей борьбой за определение собственной личности: она и я – восточные или западные? Могу ли я так же, как лапша, безболезненно вписаться и на Востоке, и на Западе? И где бы я ни находилась, можно ли сохранять двойственность?

Но затем я подумала о своем путешествии. Где-то по пути я фактически прекратила сильно беспокоиться о том, чтобы воссоединить обе культуры. Я чувствовала, что меня рады видеть везде (за исключением Туркменистана), и я познакомилась с другими людьми, которые также пытаются определить, кто они есть. Конечно, были и крайности, как Изабель на Тибетском плато, поклонница Мао Цзэдуна и одновременно любительница красного вина и тенниса. Или Шахин в Иране, который выступал против мулл и Ахмадинежада и угощал нас пиццей, но был тверд в своей любви к персидским поэтам. И я встречала целые этнические группы (как, например, уйгуры) и целые страны (например, Турция), которые на протяжении веков пытались найти равновесие между Востоком и Западом.

По мере путешествия с Востока на Запад мой пол становился все важнее. То, что я женщина, давало мне доступ к женщинам во всех ситуациях. Я была рада увидеть этот путь женскими глазами. Я приходила в ярость от того, как к женщинам относятся в определенных ситуациях в Центральной Азии, хотя понимала, что несправедливо судить о регионе, основываясь только на небольшом опыте. Но то, что я провела время с женщинами из далеких стран, заставило меня больше ценить собственное положение и в то же время помогло осознать, что мне нужно серьезнее посмотреть на взаимоотношения полов в США и Китае, странах, где я жила много лет.

Решить вопросы с определением того, кто я, помогло мое открытие – я поняла, что Восток и Запад, в конце концов, не так уж и отличаются друг от друга. По всему Шелковому пути я нашла ощутимые связи между культурами. Я видела, как еда пересекала географические, религиозные и политические границы и граница размывалась. Я видела, как семейные традиции и гостеприимство связывали вместе страны, расположенные по Шелковому пути, и делали их похожими друг на друга, как и места, которые мы объединяем, называя Западом. Мне пришло в голову, что идея Запада – в той же степени обобщенный образ, как и концепция Шелкового пути, и только из-за затянувшегося ориентализма наши представления об Азии и Европе остаются настолько разделенными в наших головах.

Более того, я узнала, что процесс, который дал нам блюда, которые мы знаем и любим, по большей части является природным и шел он на протяжении многих лет и поколений. Блюда – это живые организмы. Они редко бывают задокументированы и передаются от родителей детям (или, как я видела в пути, от свекрови невестке). Методы меняются, как и названия, а разные люди утверждают, что это их блюда. Я с наслаждением ела лапшу «от шефа Джана», смаковала манти «от Асли» и баловала себя лазаньей «от Нади». А после возвращения из путешествия я стану думать о блюдах, о которых узнала, как о «своих», даже хотя они были созданы коллективным разумом и руками многих поколений.