Путешественница

Тело Фрэнка было уже холодным, но все еще податливым — я коснулась его. Он был как живой. Я смотрела, пытаясь понять свои ощущения, и в то же время чувствовала, что привычно отмечаю признаки смерти, не переставая и в горе быть врачом, выполняя знакомые служебные обязанности. Простыня закрывала тело, поэтому ранений не было видно, голова и лицо не были повреждены. Но на загорелой шее жилка не билась — пульса не было.

Я провела по его груди. Он не дышал, но я глядела на него так, будто он мог взволноваться от моего взгляда, открыть глаза и обнять меня. Отметила, что он был красив — я давно не всматривалась. Морщины не портили его, хоть и были горькими; среди них были новые, появившиеся от перенесенного разговора. Нашего последнего разговора. Привлекательная линия рта не была затушевана ими. Нос был ровным и не портил профиля. Фрэнк был красив, неудивительно, что студентки обращали на него внимание. Здесь было на что посмотреть — мужественная красота, которую не смогло убить время. Даже смерть.

Я не двигалась. Сирена еще одной кареты «Скорой» пела по ком-то свою страшную мелодию. Наверное, опять несчастный случай: полицейские трещали рациями, скрипела тележка с пострадавшим, жужжала флуоресцентная лампа.

Я слушала… дыхание Фрэнка, которого не было. Это было глупо, но объяснимо. Мы не договорили тогда, и он умер, не простив меня, может быть, гневаясь.

В мигающем свете Фрэнк, неподвижный, мертвый, был бело-красным. Красно-белым. Бело-красным. Я отвернулась.

— Фрэнк… дорогой… — я не могла согреть воздух дыханием, он был холодным, как и Фрэнк теперь. — Если ты меня слышишь, если ты здесь… я… любила тебя, слышишь? Пусть недолго, но любила. Все-таки любила.

Коридор был полон людей, но я не замечала их, пока один из них не приблизился ко мне. Это был Джо. Он был встревожен. На зеленом халате были пятна крови, на груди, да и на очках тоже — прямо от операционного стола.

— Клэр, бог ты мой!

Меня затрясло. Он назвал меня Клэр, хотя все это время — десять лет, сколько я его знала, — называл только Джейн. Или леди Джейн, иронически.

Значит, все по-настоящему, если он назвал меня так. Он взял меня за руку — к бело-красному присоединился черный. Моя рука казалась мертвенно-белой, потом снова ярко-красной, цвета алой артериальной крови. В мигающем свете и холодном воздухе Джо был реален и вселял надежную уверенность, не давая мне пропасть. Я уткнулась ему в плечо и зарыдала. Впервые я плакала о Фрэнке и — по Фрэнку.

На Фэйри-стрит было душно. За окном, к которому я прижалась, был мягкий вечер сентября, голубой, стрекочущий сверчками, плещущий водой из брызгалок на траве, шумящий листьями деревьев. А я вспоминала другие цвета — черный и белый, зиму, ту январскую стужу, черный лед, покрытый невесомой белой снежной порошей, на котором поскользнулся Фрэнк, белые простыни, на которых он лежал потом, мертвенно-белое солнце, встающее в немом ледяном молчании…

И красный, алый, багровый свет мигалки кареты «Скорой», заливающий холодный воздух, клубящийся в нем, растворяющий все в себе. Мои глаза снова наполнились слезами, как и тогда.

Сейчас уже не было так больно, но я так же чувствовала бессилие что-либо изменить. Сейчас не было так невыносимо горько, скорее была светлая печаль. И все же я понимала, что расплатилась Фрэнком за свой выбор — по сути, мы с ним расстались еще на холмах Шотландии.

Я коснулась шелка покрывала. Оно струилось под подушку — подушку, когда-то принадлежащую Фрэнку.

— Прощай, Фрэнк.

Мы прощались в последний раз. Я больше не хотела оставаться в спальне и спустилась вниз.

Я постелила себе на диване, но толком не выспалась — и оттого, что было неудобно, и оттого, что в дверь позвонили. Пошла открывать как была, в ночной рубашке. Почтальон принес телеграмму.

Такие послания, приходящие по утрам, запечатанные в конвертики, желтые, как канарейки, действуют на организм так же, как и жирный утренний омлет с щедро нарезанным беконом, — инфарктообразующе. Я почувствовала холодок у сердца.

Почтальон, получив чаевые, ушел. Я отправилась в ванную комнату. Не лучшее место для чтения писем, но мне хотелось именно сюда. Конечно, телеграмма — это не бомба, под водой ее не обезвредишь, разве что смоешь буквы и размочишь бумагу, но я боялась.

Упершись спиной в кафель, я села на край ванны. Нужно было прочесть послание, и я дрожа вскрыла конверт.

Телеграмма, как и все телеграммы на свете, была короткой. И ее отправитель, как и все шотландцы на свете, тоже был немногословен.

«ОН НАЙДЕН. ПРИЕДЕТЕ? РОДЖЕР».

Я выдохнула. Сложив телеграмму и спрятав ее назад в конверт, смотрела на веселую его яркость. Солнечный, он вмещал в себе так много для меня и так мало для постороннего взгляда. Эти несколько слов преодолели полмира, чтобы дойти до меня. Я поднялась и вышла из ванной — одеваться.

Глава 20

Диагноз

Кусочек картона прыгал в руках Джо. Когда я зашла, он продолжал вертеть его в руках, недоуменно разглядывая и будто надеясь отгадать какую-то загадку.

Я уселась на стол.

— Что у тебя в руках?

— Гм. Это, должно быть, визитная карточка.