Путешествие из Петербурга в Нью-Йорк. Шесть персонажей в поисках автора: Барышников, Бродский, Довлатов, Шемякин и Соловьев с Клепиковой

– Погляди-ка лучше в небо, детка, – сказал он, не оборачиваясь. – Сразу и успокоишься. Вечность, глубина. Притягивает. Привыкай лучше в небо смотреть, чем под ноги, как все вы, бабы, смотрите. Саша обиделась и поглядела в небо – оно сиротливо голубело, еще неглубокое, прохладное для глаз. Вместо крепких круглых облаков, которые она привыкла замечать, струились волокна пара и таяли в солнце.

– Чистый эфир, – пробормотал мужчина.

Дребезжали стекла и рвались из рам, будто задыхались от ветра. Неодобрительно Саша проследила, как с четвертого этажа высунулась рука с тряпкой и вытрясла сор на мытые стекла пониже. Отдаленно гудело – это все тащилась демонстрация. А здесь, в насквозь продутом переулке, был уголок солнечного покоя. Кошка бесстрашно пересекала дорогу, и женщина медленно катила коляску с привязанным к ней желтым шаром.

Страх прошел, и потихоньку возвращалось к Саше чувство праздника. Она даже о папаше подумала, как он ее хватился, но тут же сердито отмахнулась – решит, что сама доберется, и если будет опасаться, так только маму. Оставался еще один пункт, внушавший тревогу, и Саша решила сразу покончить с ним.

– Дяденька, – робко обратилась она к человеку, который все еще полулежал, блаженно щурясь в солнце, – у одной девочки из нашего класса есть подруга. Они вместе еще в детский садик ходили. Так знаете, что с ней случилось?

Человек слушал внимательно, и Саша продолжала, зорко оглядывая его:

– Однажды та девочка возвращается из школы, подходит к ней женщина и говорит: «Хочешь, я тебе пуховую шапочку подарю с ушами, у меня, говорит, лишняя есть». – «Хочу», – отвечает девочка и идет за ней. Приходит в комнату, на стул садится, а та женщина исчезает, как будто за шапкой. Вдруг пол начинает качаться, девочка та, подруга моей знакомой, проваливается вниз…

Тут Саша переводит дыхание и заканчивает с жутким спокойствием:

– Наутро мама той девочки идет в магазин и покупает мыло, а в мыле том…

У человека затряслись плечи. Саша вскочила и глянула на него в упор. Он задыхался от смеха, кашлял, топал ногами и снова хохотал.

– Ну и дуреха! Это надо же… так подумать. На меня, фронтовика. Да я и без мыла твоего как-нибудь проживу… А взял я тебя знаешь почему? Совсем не из жалости, все равно бы не пропала, посидела бы в участке, а вечером милиционер отвез домой на мотоцикле. Видишь, что упустила?

Но, трезво проанализировав, Саша от соблазна отказалась: не дай бог, отец вернется раньше ее – скандал, слезы, бессонная ночь. Потом – весь праздник просидеть в милиции! А если все утреннее забыть, праздник еще в самом разгаре. Человек был надежный, теперь она знала точно, по его смеху.

– Знаешь, почему я тебя взял? Себя вспомнил, как мне однажды страшно было. Сижу я, маленький, на тумбе перед домом, на каменной такой, удобной тумбе у ворот. Вдруг мимо чеканит рота моряков-краснофлотцев. Ленточки вьются, пуговицы сверкают, ботинки сияют, как черные солнца, и ритм такой подмывающий, молодецкий! Меня и смыло, как волной, с тумбы. Иду за ними, ничего не соображаю, в великолепном пощелкивающем марше. А когда они песню затянули, так и обомлел. С песней они и вошли в ворота, и я за ними, маленький хвостик. Постовой меня и не заметил. Сперва я прятался под кустом, а стал домой проситься – постовой не пускает. Чей ты, говорит, откуда я знаю, может, шпион какой. Он-то шутил, думал, видно, что я сынок кого-нибудь из начальства. А я от страха, от шпиона этого задрожал, спрятался опять под куст, скорчился и там всю ночь в чистом ужасе просидел. Только утром разобрались, в чем дело, и то я ни за что из-под куста вылезать не хотел, прямо сросся с кустом – сирень это была, такая рассыпчатая белая сирень… Как на тебя глянул, в слезах да соплях, сразу все и вспомнил. Идем, что ли.

Он нагнулся, пристроил Сашу на руках и быстро зашагал по переулку.

Саша блаженствовала. С нежностью оглядела его желто-синюю вязаную шапку с дыркой от вырванной кисточки. Справа под шапкой что-то пульсировало, билось как сердце, топырилось багровое ухо. Потрогала губами – ухо было ледяное. Еще бы, в такой шапочке и на ветру.

– Перестань щекотать, – сказал он, не подымая головы. – А то опущу.

Он ее и в самом деле принимал за маленькую, за ребенка. Держал крепко, даже больно, будто боялся – вот она вырвется и убежит. Саша заметила, что люди на скамейках у домов смотрели на них с недоумением или с жалостью. Думали, наверное, что у девочки больные ноги. Поймав такой взгляд, Саша захотела спрыгнуть – показать, какая она больная. Но очарование своей беспомощности, полной отдачи в руки взрослого было так велико, что решила еще потянуть.

– А теперь пойдем так.

Поставил Сашу на высокий парапет вдоль сада и подал руку. Об этом она и мечтать не смела. Даже когда одна, и то залезет на стеночку, пройдется, балансируя по узкой поперечине, пересчитает десяток чугунных прутьев и спрыгнет, оглянувшись – не видел ли кто? Этот номер был уже за пределами школьного возраста – в далеком детскосадовском раю.