Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Брик, бывший профессиональный футболист, не любит ничего, кроме выпивки. В сильном подпитии он накануне ночью сломал лодыжку, неудачно прыгнув через барьер на стадионе «Глориоз-Хилл». Когда в первом акте занавес подымается, Брик принимает душ. Врывается Мэгги, выплескивая поток беспокойства по поводу его пьянства, их взаимной отчужденности, завещания Большого Папы и манипуляций брата Брика Гупера и его жены Мэй. Что касается Брика, он рассеян, держится отстраненно и почти безразличен к драме, назревающей в доме.

Во втором акте члены семьи, собравшиеся в комнате Брика, разбредаются кто куда, и Брик остается один на один с отцом, Большим Папой. Во время их нелегкой беседы Большой Папа, пытливо и тревожно расспрашивая сына, начинает догадываться, что отношения Брика с его лучшим другом Скиппером не были нормальными. Брик энергично отпирается, его безучастность впервые с начала пьесы дала трещину. И в этот поворотный момент в текст врывается драматург с самой длинной из курсивных авторских ремарок между диалогами:

Большой Папа ведет разговор робко — для него это пытка. Брик, наоборот, яростно налетает на отца; он резок и несдержан. Мысль о том, что Скиппер умер, не выяснив отношений с ним, для Брика мучительна. Ему приходится всё время «делать вид», ибо мир, в котором живет Брик, пропитан ложью, и он пьет, чтобы убить свое отвращение к нему. В этом корень его неудач. Птица, которую я хотел поймать в гнезде этой пьесы, лежит отнюдь не в разрешении психологических проблем человека. Мне хотелось поведать об истинном опыте тех людей, что познали мрачные мгновения, иногда мимолетно объединяющие тех, кто попал под грозовую тучу кризисной ситуации. Но какая-то тайна человеческой жизни всегда остается нераскрытой. Она должна остаться нераскрытой и в пьесе… Последующую сцену следует играть с невероятной сосредоточенной силой, сдерживающей то, что остается недосказанным[135]

.

Это звучит — в особенности последнее настойчивое предложение — как попытка убедить кого-то или что-то. На самом же деле это высказывание не что иное, как выплеск куда более личных разборок. Элиа Казану, режиссеру, много лет сотрудничавшему с Уильямсом, «Кошка на раскаленной крыше» понравилась, едва он увидел ее первый набросок. Тем не менее он сомневался в характере Брика, женатого алкоголика, которому, как разъясняет автор, «дополнительный шарм… придает некая спокойная отчужденность, характерная для людей, махнувших на всё рукой и оставивших всякую борьбу»

[136]. В первоначальном варианте Брик упорствует в нежелании близости с женой и проявляет самую явную неприязнь к своей семье, даже узнав о том, что отец умирает от рака. Он озабочен лишь одним: выпить достаточно виски, чтобы произошел блаженный щелчок — миг, когда тревожный шум у него в голове стихает.

29 ноября 1954 года Уильямс пишет в дневнике: «Получил от Гэджа[137]

письмо на пяти страницах, где он излагает (не слишком внятно) свои оставшиеся возражения по пьесе. Я понимаю его точку зрения, но боюсь, что он не понял моей. Вещи не всегда объяснимы. Ситуации не всегда разрешаются. Характеры не всегда „развиваются“»[138]. Два дня спустя в номере отеля «Беверли-Хиллз» он разрабатывает свои интуитивные представления в эмоциональном письме, подробно объясняя характер Брика в частности и алкоголика вообще: