Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

В школе ненавидели и меня, и мой полнозвучный голос. Я глотала книжку за книжкой, зачитывалась «Маленькими женщинами» Луизы Олкотт и рассказами 1930-х годов про пони. Я никогда не была очень уж счастливым ребенком, но не понимала, как мне жить в том одиночестве, в каком я тогда оказалась. Потом мы снова переехали. Все дома, в которых мы жили, перебравшись на юг, были новыми, некоторые стояли в окружении унылых пустырей, недавно бывших полями. Новое наше место жительства называлось «Высокие деревья». В саду прежде росли дубы, но в 1987 году их свалил ураган. Над входной дверью было большое застекленное окно, и по утрам мы иногда находили птичьи тельца: птицы разбивались, принимая стекло за кусочек неба.

В этом доме присутствие алкоголя в нашей жизни стало ощутимым. Диана теперь часто напивалась и зверела. За ужином разговор шел на повышенных тонах, и ссоры нередко гремели до раннего утра, а мы с сестрой прислушивались, сжавшись в комок. Но не столько ссоры меня пугали, как гнетущее сознание, что мы больше не могли ужиться в согласии.

Несколько лет спустя я узнала эту атмосферу, когда впервые прочла «Возвращение в Брайдсхед». Мне вспоминаются слова Мэгги, когда Чарльз Райдер описывает, как сказывается пьянство его любимого Себастьяна на домашнем микроклимате:

Тема эта была в доме повсюду, точно пожар в трюме большого парохода, глубоко внизу, под ватерлинией, черно-красный в кромешной тьме и вырывающийся наружу лишь ядовитыми струйками дыма сквозь щели люков, а потом вдруг начинающий валить густыми клубами из вентиляционной системы[155]

.

Себастьян Флайт пьет, чтобы вырваться, убежать — но от чего? Тяжкий гнет семьи? Для него бутылка — словно соска для младенца, такая же инфантильная привычка, как и плюшевый медведь, которого он повсюду таскает за собой. Пьяный, он и разговаривает как младенец. «Пил виски здесь. В библиотеке теперь нет, раз гости уехали. Все уехали, одна мама. Я, кажется, сильно пьян. Думаю, пусть мне лучше принесут чего-нибудь сюда поесть. Чем ужинать с мамой»[156].

Я часто вспоминаю эти строки про пожар, он очень точно описывает дом, где я росла: атмосферу, состояние жилых комнат. Порой мне кажется, что я до сих пор слышу запах гари, он намертво въелся в старый вязаный свитер, в кожу. Это был самый конец 1980-х годов, когда закон о местном управлении запретил местным советам «способствовать во всех государственных школах выработке терпимости к гомосексуальности в форме так называемых семей». Я помню, как однажды листала с подругой семейный фотоальбом и ужасно волновалась, потому что на последней странице была фотография, где мама с Дианой сидели в обнимку. Мы не собирались никому сообщать частностей нашего семейного уклада. Хранить чужой секрет — это тяжкая ноша, хоть я и понимаю, почему это было необходимо. До сих пор вспоминаю, что меня прошибло холодным потом, когда я представила себе, как подруга начнет шушукаться с девочками в школе, как поползет ядовитый шепоток — лесбиянки, гомики

, — наверно, мне тогда казалось, что будут и более серьезные последствия.

Развязка наступила, когда мне было одиннадцать или двенадцать, в конце восьмидесятых, Тэтчер еще была премьером. Я помню — хотя вижу всё это словно через мутное стекло, — что меня разбудил визг. Он повторялся, всякий раз звуча победным воплем одержимости. Шекспир это увидел. Когда Яго спаивает Кассио, тот затевает ссору, что вовсе ему не свойственно. Назавтра, протрезвев, он кричит в ужасе и стыде: «Господи! Самим вливать в свой рот отраву, которая превращает тебя в дурака и скотину! И еще прыгать и радоваться по этому поводу!»[157]

Вестибюль в доме был большой, с широким лестничным маршем и галереей, с нее хорошо была видна входная дверь. Помню себя в пижаме, мы с сестрой прижались друг к дружке. На ступенях Диана визгливо выкрикивает нам всем проклятия. Внезапно появляется полиция, ее уводят и забирают на хранение нашу пневматическую винтовку — вот и всё, что мне было понятно в ту ночь.

Когда они ушли, мы всю ночь паковали вещи и утром уехали. Мы остановились в гостиничке «ночлег и завтрак» на набережной в Саутси, и на следующий день, наверное, пока мы были в школе, мать подыскала нам очередной дом, седьмой за десять лет. Домик в поселке близ Портсмута, обставленный мебелью, стены не толще листа бумаги. В нем наша жизнь покатилась дальше, среди книг и вещей, оставленных прежним жильцом.

* * *