Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Согласно замечательной и мастерски выстроенной биографической книге Блейка Бейли, компьютерная томография, проведенная незадолго до излечения Чивера от алкогольной зависимости в 1975 году, выявила серьезную атрофию мозга, обусловленную алкоголем. Это повреждение, надо полагать, и провоцировало афазию и галлюцинации (позднее у него было несколько таких эпизодов). Но самое странное в наваждении, которое он назвал инобытием, что оно неким образом намекает на давнишнюю глубинную травму — событие, которое могло запустить всю зловещую машину саморазрушения. Самой тревожной из его галлюцинаций было повторяющееся видение двух друзей на берегу. Один из них пел песню, Чивер никак не мог ее к чему-то привязать, притом у него было ощущение, что, если ему удастся это сделать, он погрузится в глубокий омут заблокированных воспоминаний — по его грустному замечанию, эту ситуацию «психиатры назвали бы травматическим отторжением»[165].

Предположение, что его прошлое каким-то образом проецируется на сегодняшние проблемы, не было для Чивера новым. Он прошел несколько курсов лечения, хотя большого значения результатам анализов не придавал. В той же коробке с бумагами, где я обнаружила строки о полете, было много ссылок на клиницистов и их невнимание к сложной работе его мозга. С каждым из врачей, кроме последнего, Чивер вежливо расставался, когда становилось ясно, что тот намерен сокрушить твердыню вымысла, возведенную им вокруг своей жизни.

Возьмем Дэвида Хейза, психиатра, у которого Чивер лечился в 1966 году. В 1963 году Чивер написал рассказ «Пловец», ритм и движение которого построено на временных потерях памяти. Эти мертвые зоны памяти с безжалостной отчетливостью передают степень разрушения личности Нэдди Мэрилла. Пока Чивер работал над «Пловцом», в голову ему пришла потрясающая мысль. «Может ли измениться время года?» — задает он вопрос в своем дневнике.

А может быть, листья пожелтеют и начнут падать?

Или пойдет снег? Но что это будет означать? За один вечер нельзя состариться. Ну ладно, обмозгуем это[166]

.

И он это обмозговал. Несколько лет спустя, давая интервью журналу Paris Review, Чивер пояснил: «Когда он обнаружил, что стало темно и холодно, это должно было случиться. И, ей-богу, так и случилось. Дописав рассказ, я некоторое время ощущал тьму и холод. На самом деле, это один из самых сильных моих рассказов»[167]. Что касается связи алкоголизма и потери памяти в его собственной жизни, о ней говорит горестная запись в его дневнике: «Моя память испещрена кратерами и дырами»

[168], и еще одна, более поздняя: «В церкви, стоя на коленях перед алтарем, я с ужасом сознаю, до какой степени я завишу от алкоголя и как он меня разрушает»[169].

В 1966 году по рассказу «Пловец» был снят фильм с Бертом Ланкастером в роли Нэдди. Съемки проходили неподалеку от Оссининга, и летом того года Чивер нередко наезжал туда приобщиться к этой забаве, поначалу гася перевозбуждение пинтой виски, несколькими мартини, стаканом-другим вина и, для пущей верности, таблеткой милтауна. К собственному удовольствию он в качестве «свадебного генерала» снялся в эпизодической роли. Благодаря ей мы знаем, как он выглядел тем летом: перед нами загорелый, похожий на эльфа мужчина пятидесяти четырех лет в синей рубашке и белой куртке, он пожимает руки Ланкастеру и целуется с симпатичной девицей в бикини возле одного из тринадцати бассейнов.

Первый день съемок прошел без эксцессов, хотя количество выпитого Чивером превысило обычную норму, даже с учетом нравов того времени. В дальнейшем, если он не уезжал на съемочную площадку, то рано поутру садился писать (в основном «Буллет-парк»), а в одиннадцатом часу заглядывал на кухню в ожидании, пока члены семьи разойдутся по своим делам и он сможет оприходовать первый утешительный стаканчик виски или джина. Если же домашние не слишком торопились, он ехал в винный магазин, покупал бутылку и, остановившись в каком-нибудь тихом закоулке, опорожнял ее прямо в машине, неизбежно выплескивая на подбородок глоток-другой.

Таково было положение дел, когда он впервые пришел на прием к доктору Хейзу. Войдя, он благонравно сообщил, что в помощи нуждается его жена, подверженная приступам скверного настроения, которое, как ему кажется, является причиной его одиночества и тоски. Его дневники пестрят жалобами на Мэри: на ее холодность, колкие замечания, манеру непременно затевать большую стирку, когда он подступает к ней с ласками. Однако Хейз выслушал его с недоверием. Во время их второй встречи, уже побеседовав с Мэри, доктор заявил, что это он, Чивер, страдает неврозом, нарциссизмом, эгоцентризмом, у него нет друзей и он «так глубоко вовлечен в свои защитные фантазии, что выдумал себе маниакально-депрессивную жену»[170]. Этот диагноз негодующий Чивер тем же вечером воспроизвел в дневнике.