Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Писатель возделывает, расширяет, взращивает и взвинчивает свое воображение… Если он его взвинчивает, он взвинчивает и свою тревожность и неизбежно становится жертвой разрушительных фобий, которые можно усмирить только сокрушительными дозами героина или алкоголя[185].

Несомненно, писатели находятся под высоким напряжением, однако на деле высказывание Чивера маскирует нежелание взять на себя ответственность, которое так очевидно во всех оправданиях алкоголиков. В этих уклончивых фразах присутствуют эти «неизбежно», «можно усмирить только» — они призваны создать впечатление, что пьющий человек находится во власти неких высших и непреодолимых сил, сопротивляться которым бессмысленно.

Два года спустя, возможно лучше осознав серьезность своего положения, он пишет уже с осторожностью:

Я должен убедить себя, что писательство для человека моего склада не является саморазрушительной профессией. Я надеюсь и думаю, что не является, но не очень искренне в это верю. Писательство принесло мне деньги и известность, но мне кажется, оно могло как-то повлиять на мою склонность к выпивке. Алкогольная лихорадка сродни лихорадке творческой[186].

И та и другая лихорадка связана с его способностью вознестись над действительностью, выскочить из несуразного, унизительного прошлого, из удручающего и всё более запутанного настоящего. Но попытки разобраться в деталях этого состояния чем-то схожи с распутыванием лески. Размышляя об этом, я вспомнила, что Чивер проделал со своими личными воспоминаниями в «Фальконере». Действие романа происходит в тюрьме, главный его герой — образованный парень, наркоман по имени Фаррагат. Охранник спрашивает его во время героиновой ломки: «Ну почему ты наркоман?»[187] Этот вопрос вызывает поток воспоминаний, который приводит его к тому дню, когда пятнадцатилетний Фаррагат мчится на машине в Нагасакит, чтобы помешать отцу утопиться. Он бежит вдоль берега, всё время слыша стук колес на рельсовых стыках. В парке аттракционов собралась хохочущая толпа и глазела, как отец Фаррагата на американских горках паясничает, делая вид, что пьет из пустой бутылки и вот сейчас бросится вниз. Фаррагат подошел к парню, управлявшему аттракционом, и попросил его спустить отца вниз, тот кое-как выбрался из тележки и уцепился за своего сына, «младшего, нелюбимого, нытика». «Папа, — сказал Фаррагат, — ну зачем ты так со мной? Ведь у меня подростковый период». На этом монолог заканчивается, и в мыслях Фаррагата снова всплывают слова: «Фаррагат, ну почему ты наркоман», но теперь ему уже не нужен знак вопроса. Всё сказано.

* * *

В аэропорте Шарлотт были кресла-качалки и киоск с барбекю. Рейс на Майами откладывался, так что мы садились в самолет уже в сумерках. Взлетная полоса была размечена светящимися синими и зелеными точками и красными пятнами, за россыпью золотых огней пряталась темная громада города. Ноги налились тяжестью, когда мы взмыли в клочковатое дымчатое облако и нырнули в ясную чернильную ночь. Мое тело вырвалось на волю из привычного режима, и я ощутила глубокий покой, физический и душевный.

Мы летели к югу, к Флориде, этому болотистому субтропическому полуострову, куда богатые приезжают наслаждаться жизнью, а бедные — богатеть. Хемингуэевские места. С Хемингуэем связаны многие штаты, это и Мичиган, и Вайоминг, и Айдахо. Но во Флориде — или, точнее, в океане близ ее побережья — он провел самые счастливые дни в погоне за голубым марлином на черной яхте «Пилар», со всеми друзьями, которых ему удавалось залучить на борт. Флорида стала его первым пристанищем после Европы, и он жил там все десять лет, пока был женат на Полине Пфайфер.

Они вместе выехали из Парижа в марте 1928 года. Полина была на шестом месяце беременности, и в милом письме своей новой жене, написанном на борту судна, он выражал нетерпеливую надежду, что скоро они перестанут болтаться по этой чертовой Атлантике: «Давай только поскорей доберемся до Гаваны и до Ки-Уэста, пустим там корни, и ноги нашей больше не будет на борту Royal Mail Steam Packet. Концовка слабовата, да ведь и Папа не лучше»[188].