Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

За несколько дней до выхода из больницы Святой Марии Берримен отправил ей письмо, почти смиренное. Он просит прощения, что расстроил маму. Говорит, что в любом случае оставит эту тему; он пришел к этому решению несколько часов назад и чувствует себя намного лучше, так что он больше никогда к ней не подступится. Кстати, такая готовность принять на себя непомерные обязательства, характерная для периода его исцеления, создавала опасную почву для срывов. Неизбежное разочарование возвращало к алкоголю.

Разумеется, тема не была оставлена. Берримен вручает ее Северансу, чтобы тот ее пережевывал, — точно так же, как пятнадцать лет назад он отдал ее Генри, который тоже был одержим самоубийством своего «унылого отца»[308], «этого противного банкира»

[309]: немалая часть «Песен-фантазий» хранит отголоски событий на острове Клируотер или попытки физически докопаться до могилы отца.

Попав в клинику W, Алан Северанс проводит большую часть времени, обдумывая свою утрату. После бесполезного сеанса транзакционного анализа он пишет в блокноте:

Новая проблема. Чувствую ли я какую-нибудь свою вину

— если да, то она была надолго вытеснена в подсознание, и теперь не более чем размышления (защита) о смерти папы? (Конечно, я изрядно наслушался самобичеваний матери, так что однажды в пьяном угаре обвинил ее, что она фактически убила его, срежиссировав самоубийство.) Недавно: лекция о том, что дети винят себя в пьянстве отца. (Что же я такого сделал, что папа рассердился и напился?) ПРОБЕЛ, странно. Он крепко пил, они все четверо пили в те последние недели, кошмарные ссоры. Смерть от пули на рассвете, как у Хемингуэя, в подражание отцу. Уж не подражаю ли я ему в моем фанатичном пьянстве и моем фанатичном курении (и то и другое «мужественно»)? Очень возможно, что это была не ярость/жалость к себе, а чувство вины, которое просто было надолго закопано (почему? если это так), которое всё-таки возникло и искалечило мои школьные годы[310].

Он продолжает в таком же духе еще абзац, потом в растерянности бросает писать. «Высокий, красивый папа, любимый и так рано погибший!»

Всё это очень близко к записям в больничном дневнике самого Берримена, и искалеченные школьные годы тоже были темой, взятой из реальности. В пансионе Саут-Кент его жестоко травили, и однажды, когда его избили во время кросса по пересеченной местности, он пытался броситься под поезд (плохой самоконтроль, мог бы заметить здесь психиатр, покусывая шариковую ручку).

Когда Берримен оглядывался на свою взрослую жизнь, он понимал, что больше всего его беспокоило всепроникающее чувство пустоты. Его детские годы казались ему окутанными туманом и до странности лишенными честолюбивых помыслов. Черт возьми, он не мог даже вспомнить, что он читал

. В «Исцелении» его Алан часто возвращается к этой теме, даже обсуждает в группе «потраченные впустую несколько лет, что впоследствии вовсе не было нехарактерным для него»[311]. (Психотерапевт, удивленно: «Так все же тратят впустую годы».)

Мы проезжали Рагби, машины вязли в снегу. Черная земля, лед — как тусклое серебро. Ржавые железные контейнеры в поле. За окном бежали холмы, исчирканные редкими соснами. И всё время скорбный, укоризненный звук: «Хоооо хоооо! Хииии хииии!»

Мне не давал покоя этот пожилой человек, ковыряющий старую рану. В каком-то смысле это был еще один способ увильнуть, отказ открыто взглянуть на роль пьянства в своих постоянных сбоях. И алкоголь, как ему было прекрасно известно, затягивает (по многим причинам, как генетическим, так и ситуативным). Самая насущная задача состоит не в том, чтобы понять, почему человек пьет, а в том, чтобы перестать пить и оставаться трезвым впредь. Что такое эти провалы в памяти? «Отсутствие любимого, по которому человек скучает, — заметил однажды Фрейд, — это ключ к пониманию его тревожности»[312].