Путевые впечатления. Юг Франции

Марсельский порт — самый любопытный из всех, какие мне приходилось видеть, и не потому, что его панорама простирается от Нотр-Дам-де-ла-Гард до башни Святого Иоанна, не потому, что колибри, попугаи и обезьяны, обманутые ясным южным небом, полагают, будто они все еще в своем родном краю, и своим пением, голосами и повадками доставляют много радостей прохожим, — дело в другом: порт Марселя — место, где встречаются посланцы всего мира; вы не найдете там двух людей, одинаково одетых или говорящих на одном языке.

Вода в порту очень грязная, да, это так; но над этой водой (марсельцы утверждают, что она лучше всего подходит для сохранности кораблей) такое голубое небо, днем наполненное такими белоснежными чайками, а ночью усеянное такими сверкающими звездами, что вполне стоит постараться не смотреть под ноги, коль скоро можно увидеть такую красоту у себя над головой.

Именно в этом порту в 1815 году бросали в воду трупы мамелюков, этих несчастных мамелюков! Вы знаете, в чем они провинились?

Наполеон привел их из древней земли Египта, где они служили под началом Ибрагима и Мурад-бея; затем, чтобы вознаградить их за потерю родины, он дал им жаркое солнце — родного брата их солнца — и назначил небольшую пенсию, обеспечивавшую им возможность спокойно жить и мирно умереть. И потому эти старые сыны Измаила очень любили Наполеона.

Когда в 1814 году его империя рухнула, они проливали горькие слезы, и, увидев, что они рыдают, их признательность сочли преступлением. Несчастные не могли больше покидать свои жилища: стоило им выйти на улицу, как на них сыпались проклятия и в них летели камни; а ведь они были на три четверти французами — они носили рединготы и панталоны, сохранив только свои тюрбаны (известно, что головные уборы — это всегда последнее, с чем расстаются, порывая со своей национальностью).

В конце концов они отказались от тюрбанов и надели шляпы. Разумеется, следовало оценить принесенную ими жертву, но этого не произошло. Их узнавали по седым усам и продолжали забрасывать камнями.

Мамелюкам можно было срезать себе усы, но это превосходило их силы, и они предпочли затвориться в своих жилищах. Какое-то время под их дверями продолжали кричать: «Да здравствует король!» и били стекла в их окнах, но в конечном счете страсти улеглись и старых воинов почти оставили в покое.

Но в один прекрасный день стало известно, что Наполеон высадился в заливе Жуан: мамелюки приникли к замочным скважинам. Через неделю стало известно, что он в Лионе: мамелюки выглянули в окна. Через три недели стало известно, что Наполеон вступил в Париж: мамелюки облачились в свои старые военные кафтаны — те старые кафтаны, что повидали Эмбабе, Абукир и Гелиополис, — и стали прогуливаться по улицам Марселя, где они не осмеливались появляться целый год.

Когда же они встречали кого-нибудь из тех, кто их оскорблял, мужчин и женщин (ведь среди их преследователей были и женщины), они останавливались перед ними и, покручивая свои седые усы, покачивали головой и с насмешливой улыбкой говорили:

«Наполеон-то малость посильнее всех!»

Вот и все, в чем они провинились, эти несчастные мамелюки: вот за это преступление все они и были убиты; но, впрочем, какого дьявола им надо было испытывать признательность? Ведь подобная беда не случилась ни с князем де Талейраном, ни с герцогом Рагузским!

Большое преимущество марсельского порта состоит в том, что в какую бы погоду вы ни прогуливались по нему, под ногами у вас всегда сухо, ибо весь он вымощен кирпичом, уложенным на ребро, — этому цены нет, особенно когда приезжаешь из Лиона; и, кроме того, летом он предлагает вам тень, зимой — солнце, а этому цены нет всегда и везде, из какой бы страны вы ни приезжали и в какую бы страну ни возвращались.

Какая жалость, что вода в этом порту такая грязная и что в нее бросали трупы мамелюков!

Из порта мы отправились в Музей.

Под именем «Музей», официальное название которого начертано на двери здания напротив рынка Капуцинов, объединены Марсельская академия, достойная сестра Лионской академии; библиотека, хранителем которой состоит Мери; кабинет естественной истории; кабинет медалей, школа рисунка, школа архитектуры и картинная галерея.

Все это помещается в здании бывшего монастыря бернардинок.

В библиотеке хранится пятьдесят тысяч книг и восемь-десять тысяч манускриптов. Коллекция книг обрывается концом восемнадцатого века: вероятно, Марсельская академия рассудила, что после этого времени не было написано ничего достойного быть прочитанным. Мери занят там тем, что, к великому возмущению провансальских академиков, пытается примирить библиотеку с современностью. Возможно, он потеряет свое место: тем лучше! Это, быть может, заставит его снова приняться за какую-нибудь «Виллелиаду».