Путевые впечатления. Юг Франции

В отличие от библиотеки, кабинет естественной истории пополняется с каждым днем. Нет таких кораблей, вернувшихся с арктического или антарктического полюсов, из Калькутты или из Буэнос-Айреса, из Новой Голландии или из Гренландии, которые не привезли бы ему свою дань. В итоге различным отделениям кабинета стало так тесно, что капитанам был дан совет не привозить по возможности больше ничего, кроме уистити, сардин и колибри.

Что касается школы рисунка, то она задирает нос и ведет себя вызывающе: это объясняется тем, что из ее стен вышли Полей Герен, Бом и Таннёр.

Школа архитектуры, ее сестра, напротив, опустила уши — бедная старушка произвела на свет только Пюже и все время надеется на лучшее.

Картинная галерея великолепна; не много городов Прованса обладают столь же богатой коллекцией, как Марсель, — хотя, правда, Марсель после завоевания Алжира стал столицей.

Помещение, где развешаны картины, на первый взгляд весьма напоминает Сикстинскую капеллу: тот же недостаток света, скупо проникающего свозь окна, но зато такая же тишина и отрешенность; и потому мне кажется, что, в сущности, картины от этого выигрывают — вглядываясь в них, все видишь.

В Марсельском музее есть двенадцать — пятнадцать первоклассных картин: пейзаж Аннибале Карраччи; огромное «Успение» Агостино Карраччи; картина Перуджино, подобной которой нет ни в Париже, ни во Флоренции; два громадных полотна Вьена; превосходный портрет, приписываемый Ван Дейку; две картины Пюже, который, заставив трепетать мрамор, пытался временами вдохнуть жизнь в холст; одна работа Сальватора Розы; одна — Микеланджело Караваджо; «Чудесная рыбная ловля» Йорданса; дивных тонов картина Гверчино и, наконец, главный шедевр музея — знаменитая «Охота» Рубенса.

Осмотрев все это, надо бросить взгляд на «Меркурия», которого можно отыскать в углу дальнего зала. Правда, это только копия, но это копия Рафаэля, выполненная Энгром.

Выйдя из музея, мы направились к Королевской площади, чтобы взять там карету. Эта прогулка дала мне возможность разглядеть известный фонтан, украшающий площадь. Подобно знаменитому озеру, описанному Геродотом, фонтану не хватает только одного — воды. Мери прозвал его Водофобом; такое наименование вполне может за ним сохраниться. Я попросил показать мне другие фонтаны: смотреть на этот было горестно.

Мери велел кучеру везти нас сначала на улицу Обань; вот там я увидел то, что хотел, а именно, фонтан, заполненный водой; он был посвящен poeta Sovranno^[71]

, как зовет его Данте, и на нем можно было прочесть простую надпись: «Гомеру от потомков фокейцев». Перед фонтаном располагалась великолепная площадка, и вода из него стекала в троянскую умывальную чашу. Казалось, что мы перенеслись к Скейским воротам на берег Симоиса, — то была ожившая глава «Одиссеи».

Я поймал себя на том, что почти дословно списал четыре строчки из памятной книги путешественников. В этих дьяволах-марсельцах столько остроумия и поэзии, что они суют ее во все, даже в путеводители, чего нигде и никогда не бывало. Если хотя бы немного охладить им головы, как отзывался Давид о провансальцах, они почти все стали бы гениями.

Мы прошли мимо обелиска на площади Кастеллан. Мне представляется, что он был возведен с единственной целью — создать какой-нибудь монумент в пару к триумфальной арке Экских ворот. Они почти равноценны, однако у триумфальной арки есть один недостаток по сравнению с обелиском: она покрыта резьбой, которая портит камень, украшая его очень незначительно.

Отойдя на сотню шагов от площади Кастеллан, вы оказываетесь уже за пределами Марселя, на прекрасном бульваре, который лет через двадцать будет тенистым, если деревья разрастутся; пока же он полон пыли. Пыль — это бич Марселя: она лезет в глаза, в рот, забивается в карманы. С этим смиряешься, воспринимая все по-философски, но привыкнуть к этому невозможно, даже будучи оптимистом.

Дело в том, что все горы, окружающие Марсель, поистине прокалены солнцем. Не представляю себе, где этот дьявол Лукан видел знаменитый священный лес, в котором Цезарь строил свои осадные машины, и где Вильгельм Тирский обнаружил превосходные рощи, в которых крестоносцы заготавливали мачты для своих кораблей. Возможно, что нынешняя скудость растительности проистекает именно из-за страшного урона, нанесенного ей в прошлом; но я могу утверждать, что сегодня из оставшегося едва можно нарезать пучок спичек.

Взамен здесь возникли великолепные песчаные долины, напоминающие те, что ведут к озеру Натрун.