Путевые впечатления. В России. Часть вторая

Дорога в Ропшу идет по равнине, как все дороги севера России, но обсажена деревьями. Маленькая речка, извилистая, как Меандр, которую мы пересекли раз тридцать, изобилует прекрасной форелью. Поэтому, если в Петербурге слуга предлагает вам форель, он непременно скажет: "Форель из Ропши".

У князя Барятинского был слуга, никогда не упускавший случая произнести это. Восемьсот или девятьсот льё, отделяющих Ропшу от Тифлиса, меркли перед этой укоренившейся у него привычкой, и он счел бы своего хозяина обесчещенным, если бы форель, поданную к его столу у подножия Казбека, не сопровождали слова, звучащие как заклинание: "Форель из Ропши".

Обычно люди ищут сходство между колоритом местности и происшедшими там событиями. Я представлял себе Ропшу старым и сумрачным замком времен Владимира Великого или, по крайней мере, Бориса Годунова. Ничуть не бывало: Ропша — это строение во вкусе прошлого века, окруженное прекрасным английским парком, стоящее под сенью великолепных деревьев, с огромными проточными прудами, где во множестве разводят форель, предназначенную для императорского стола в Сан кт- П етербурге.

Что же касается замка, в котором в это время все было перевернуто снизу доверху и целый полк рабочих оклеивал стены персидской бумагой, то по размеру он был точно как какое-нибудь шале в Монморанси.

В одной из двух комнат, образующих левый угол замка, разыгралась в ночь с 19 на 20 июля ужасная драма, о которой мы пытались рассказать.

Оранжереи Ропшинского дворца — самые богатые в окрестностях Санкт-Петербурга. Записка графа Т*** произвела волшебное действие: садовники, рискуя причинить ощутимый вред моему пищеварению, заставляли меня пробовать все выращенные ими ранние фрукты: персики, абрикосы, виноград, ананасы, вишни. Все это мало напоминало натуральные плоды, но славные садовники угощали меня с такой настойчивостью и любезностью, что невозможно было отказаться и пришлось рискнуть несварением желудка, лишь бы доставить им удовольствие.

Кроме того, я унес с собой букет цветов, который был в два раза больше моей головы.

Мне и в голову не могло прийти, что я приеду в Ропшу за цветами!..

Вернувшись на дачу Безбородко, мы узнали новость огромной важности.

Духи воспользовались нашим с Муане отсутствием, чтобы напроказничать: Хьюм вновь обрел силу!

Я приехал в восемь часов утра, переночевав в Санкт-Петербурге; в доме еще никто не вставал.

Я направился в свою комнату, а вернее, свои покои, стараясь не шуметь, на цыпочках, как благовоспитанный юнец, не ночевавший дома.

Но не успел я перешагнуть порог комнаты, как туда же на глазах у меня вошел Миллелотти, растерянный, бледный и дрожащий.

Он рухнул в кресло.

— Ах, мой дорогой монсу Дума! — воскликнул он. — Ах, мой дорогой монсу Дума, если бы вы только знали, что произошло!

— Ну, и что же произошло, маэстро? Во всяком случае, мне кажется, что-то не слишком приятное для вас.

— Ах, монсу Дума, моя бедная тетушка, скончавшаяся девять месяцев назад, вселилась этой ночью в стол, и стол побежал за мной; стол целовал меня, да так нежно, что у меня до сих пор из зубов кровь идет.

— Что за чертовщину вы мне тут рассказываете? Вы с ума сошли?

— Нет, я не сошел с ума, но Хьюм вновь обрел свою силу.

Я радостно закричал: наконец-то мне предстоит увидеть кое-что из чудес знаменитого спирита.

Вот что на самом деле произошло.

Имейте в виду, что это рассказ Миллелотти, который я перевожу для вас на французский. И поверьте, дорогие читатели, я ничего не добавил к его словам.

Миллелотти и Хьюм занимали на первом этаже дома, но в другом крыле, две смежные комнаты, отделенные одна от другой тонкой перегородкой с двустворчатой дверью посредине. Я всегда подозревал, что Хьюм выбрал эти комнаты, чтобы быть подальше от меня: он во всеуслышание обвинил меня в том, что я обращаю духов в бегство.

Итак, прошлой ночью, около часа, — приготовьтесь услышать нечто ужасное! — когда ни Миллелотти, ни Хьюм еще не спали и, лежа в кроватях, читали при зажженных свечах, внезапно послышались три удара в межкомнатную перегородку, потом еще три и еще три. И тот и другой насторожились.

"Это вы звали меня, Миллелотти? — спросил Хьюм. — Вам что-нибудь нужно?"

"Ничего не нужно, — ответил маэстро. — Стало быть, это не вы стучали?"

"Я? Я лежу в своей постели, на другом конце комнаты".

"Что же тогда это такое?" — спросил Миллелотти, которого начал охватывать страх.

"Это духи", — ответил Хьюм.

"Как это духи?" — спросил Миллелотти.

"Да, — продолжал Хьюм, — моя сила возвращается ко мне".

Не успел он произнести эти слова, как Миллелотти соскочил со своей кровати и, распахнув дверь, предстал перед Хьюмом, бледный как призрак смерти.

"Полноте, — сказал он Хьюму, — давайте без глупостей!"

Хьюм лежал в кровати и выглядел совершенно спокойным.

"Не бойтесь ничего, — сказал он, — а если боитесь, сядьте на мою кровать".

Миллелотти подумал, что самое лучшее — последовать совету Хьюма. Видя, что он находится в таком добром согласии с заклинателем и даже бесцеремонно садится на его кровать, духи, по всей вероятности, его не тронут.